в Детской библиотеке истории и культуры Петербурга на ул. Марата, 72

В Белом зале библиотеки настоящие театральные декорации и настоящая подготовка к мероприятию - эскизу будущего спектакля:

Запустили заждавшихся перед дверью зала маленьких зрителей-школьников:

Драматург Андрей Зинчук и зав. библиотекой Мира Львовна Васюкова - несколько слов о продолжении проекта "Сказки нашего города" (совместная работа библиотеки и факультета театра кукол Санкт-Петербургской государственной Академии театрального искусства):

Перед представлением традиционная разминка рук актеров-кукольников:

Дети с удовольствием ее повторяют:

Ну а теперь, собственно, само представление.
Но если раньше студенты делали сценические читки, то сегодняшний показ- это уже эскизспектакля по сказке Андрея Зинчука "Слоны на асфальте ". Забегая вперёд, отметим,что после просмотра работы студентов руководитель 2-го актёрского курса И. К. Ласкари предложиластудентке-режиссёру Наташе Хохловой продолжить работу над спектаклем, чтобы включить его в репертуар своего курса.
Несколько наиболее характерных моментов:

Если в двух словах об удивительных событиях, происходящих в этой сказки, то это история о Солнечных слонах. Первого из них нарисовал солнечным лучиком на асфальте маленький Художник, а потом раскатал по горячему асфальту Большой каток, которым укатывают асфальт. Отпечатавшиеся на нем Солнечные слоны в результате волнующих приключений покорили Город, а в конце концов устроили в нем Белые ночи. Ну, вот как-то так ():

Аплодисменты:

Режиссер Наташа Хохлова об этой работе:

Запоздавшие поклоны (о них от волнения актеры забыли):

КоординаторВасюкова Мира Львовна , заведующая библиотекой

МАРТ 2016 года

Закрыть окно

Часть этих волшебных историй была написана Очень давно. Скажем, не преувеличивая, лет этак сорок (если даже не больше) назад. Случилось так, что однажды, еще молодого и несмышленого, судьба забросила их автора в крохотный садик, расположившийся несколькими своими деревьями и кустами по соседству с Львиным мостиком, что переброшен через Грибоедов канал.

О, это было замечательное время! Тогда люди жили не для того, чтобы зарабатывать деньги, а для того, чтобы получать от жизни удовольствие: вдоль канала стояли огромные Очень красивые тополя и лежали перевернутые кверху дном катера и лодки, а набережная была вымощена самой красивой в мире черной граненой брусчаткой. Кроме прочего, неподалеку от садика по набережной пролегали рельсы 36-го, почти всегда пустого, трамвая, тоже, видимо, ходившего по городу просто так.

Этот удивительный оазис так поразил воображение автора, что он решил остаться в нем по возможности дольше — завел себе поблизости друзей и знакомых, да и вообще старался бывать тут как можно чаще, совершенно, впрочем, не понимая, что его сюда так неодолимо влечет. Пока наконец не сделал одного Очень важного открытия: выяснилось, что на одной из скамеек вышеописанного садика иногда удается сочинять небольшие истории преимущественно волшебного содержания.

Их и было сочинено в те прежние времена ровно пять.

Потом все изменилось: на место романтиков повсеместно заступили прагматики. Крепчайшую драгоценную брусчатку, по которой ходило и ездило не одно поколение петербуржцев, они сменили на банальный асфальт — словно раскатали по городу большой серый блин. Отменили хождение ненужного, по меркам здравого рассудка, трамвая. Зачем-то спилили большинство старых тополей. Убрали с канала мешавшие им лодки и катера. А на месте уютного садика взгромоздили весьма обыкновенный дом, как оказалось, стоявший тут когда-то Очень давно. (Правда, и сейчас еще, проникнув в его двор, можно найти два-три сохранившихся дерева из бывших прежде и несколько чудом уцелевших кустов.) В результате произведенных прагматиками разрушений жизнь в городе сделалась скучной.

Следующее поколение петербуржцев, возможно, захочет ее изменить: оно вернет на место крепкую граненую замечательную брусчатку. Разложит по набережной канала романтические лодки и катера. Пустит старый 36-й ненужный трамвай и посадит новые деревья на месте исчезнувших. Оно сумеет восстановить нормальную жизнь по сохраненным автором чертежам волшебных сказок, к которым со временем добавилось еще несколько, но написанных уже в наши неуютные времена.

Одну из этих волшебных историй прошлого времени мы и хотим предложить вашему вниманию.

Андрей Зинчук

Была ни зима, ни осень, ни весна, ни лето, а нечто ни на что не похожее, когда небо все в серых пятнах, отчего кажется, что это никогда не кончится, а если и кончится когда-нибудь, то за ним наступит такое же или, не дай Бог, еще хуже!

Был старый дом. Был темный двор-колодец. Во дворе шел сокрушительный ремонт — тяжелый каток с грохотом мотался взад-вперед по горячему асфальту.

В доме жил маленький Художник, которому ремонт надоел. И вот однажды... Однажды он взял зеркальце, поймал им лучик холодного солнца и нарисовал зайчиком у себя под окном — на асфальте, там, где была тень, — большого Слона. Посмотрел на него и улыбнулся: Слон лежал, растопырив в стороны четыре свои ноги, и как будто о чем-то мечтал.

Тут к Слону, фырча и отплевываясь соляркой, подкатил каток и намотал его на свой огромный железный барабан. И Слон поехал на барабане туда и сюда, вперед-назад, и каток принялся печатать на асфальте больших солнечных Слонов.

Слоны получились похожими друг на друга, как братья, но вместе с тем и немного разными (асфальт, как и многое в этом Городе, был положен вкривь и вкось). Так, один из них оказался толстоват, другой худоват, третий коротковат, у четвертого плохо пропечатался хвост, пятый, шестой и десятый выглядели вполне прилично, а одиннадцатый — самый маленький — производил, прямо скажем, несерьезное впечатление. Двенадцатому повезло меньше других — он остался и вовсе без ушей.

А машинист в это время крутил баранку нелюбимого катка, тянул ядовитый «Беломор» и мычал сквозь зубы веселую песню. Наконец он заметил, что вместо гладко укатанного асфальта у него получается вообще черт знает что (ни на что не похожее!), остановил каток и подошел к Слону, который за время путешествия по горячему асфальту так крепко приклеился к барабану, что не было, казалось, никакой возможности его отодрать.

— Вот я тебя, беспризорник! — сказал Машинист и ковырнул Слона монтировкой. Но только поцарапал барабан.

Тогда Машинист вытащил из кармана слойку, купленную к обеду Любимой женой, и сунул ее под нос Слону. Слон от радости вильнул хвостом, а Машинист схватил его за хвост и отодрал от барабана. Слон пролетел по воздуху и шлепнулся на асфальт. Потом поднялся, покачался и побрел вдоль стены, недовольный тем, что ему не дали покататься.

Машинист же залез в кабину, дал задний ход и поехал на обед.

Остальные Слоны поднялись с асфальта сами, без посторонней помощи, вследствие одной из главных причин всего того, что происходит на свете: из любопытства. И из любопытства же разбрелись по Городу. Каждый выбрал себе уголок потемнее и принялся ждать захода солнца — не без оснований он опасался, что хмурое солнце может запросто с ним расправиться — только попадись ему на глаза!

Ночью Слоны вышли на улицы. Правда, за вечер они сильно поблекли — им ведь пришлось освещать самые темные уголки, — но, тем не менее, оставались вполне симпатичными Слонами.

Зажглись фонари. А потом, когда настала глубокая ночь, и именно тогда, когда фонари бывают более всего необходимы, — они погасли. И тут жители Города приготовились по обыкновению ругаться, каждый на свой лад:

— Какая темнотища! — насупился бы один.

— Развели тут!.. Ни одного фонаря! — бубнил бы другой.

— Как же я дойду до дому?! — сокрушался бы в это время третий и брел впотьмах в противоположную от своего дома сторону. Но на этот раз неприятностей не произошло: один из Слонов загородил ему дорогу, и запоздавшему прохожему при слабо мерцающем свете удалось прочитать название чужой улицы и чужой номер дома. Он тут же повернул назад, а Слон тихонечко поплелся следом в надежде на благодарность.

Второй Слон пристроился у водосточной трубы и наблюдал, как на ее холодной поверхности собираются капли ночной росы.

Третий подался на набережную и завел длинный разговор с рыбаками о прелестях ночной рыбной ловли.

Четвертый отправился в гости к своим собратьям в Зоопарк.

Пятый, шестой и десятый просто бродили по Городу. А одиннадцатый мирно похрапывал в подворотне возле кладовки дворника. Двенадцатому повезло, как всегда, меньше других — ему пришлось мирить двух поссорившихся влюбленных. А потом, как с капризными детьми, бродить по Городу всю ночь напролет, чтобы они опять не поссорились или чтобы их кто-нибудь не обидел.

То там, то здесь, то на улице, то в подворотне, а то и на крыше дома вспыхивали неяркие огоньки, и по ним можно было догадаться, что по Городу идет, покачиваясь, солнечный Слон.

Недоверчивые горожане отреагировали на эти события по-разному. В основном, как это чаще всего и бывает, никто ничего не понял:

— Слон? В парке? Ночью?! Не верю! И честному твоему слову не верю!

— На крыше? Видел? Кого? Вот такого?.. Этими своими глазами? Иди проспись!

— Ночью? Слон? Подсветил номер дома? Ты бы лучше проверил свой бумажник, растяпа!

И к утру — готово дело — расцвели зловещие слухи о том, что в Городе орудует шайка циркачей и иллюзионистов.

Долетели эти слухи и до семьи Машиниста. Он был разбужен соседями, принесшими известие о том, что группой злонамеренных лиц угнан от дома его нелюбимый каток! (Что тут же было проверено из окна Любимой женой Машиниста, и что, конечно же, оказалось стопроцентным враньем!)

К утру была поставлена на ноги не только вся милиция, но так же — шутка ли? — и городское Охотничье общество. С ружьями. И — страшно сказать — сетями!

А в Городе в эту ночь не было совершено ни одного преступления! Мерцающая гора внезапно вырастала перед глазами грабителя, затаившегося в темном углу — кто-то сильный и бесстрашный бродил по улицам Города в глухую пору нелюбви, в разбойный час. И, не чуя под собой ног, не разбирая дороги, грабитель припускал прочь, подальше от места ужасной встречи.

Когда под утро Слоны, уставшие от ночного дежурства, собрались вместе на Главной Площади Города, их слизнуло с асфальта равнодушное утро...

Но вечером они появились опять, и снова бродили по улицам, светились, наводили свои порядки и не давали уснуть скучным сонным гражданам. И среди граждан пошел слух, что в Город вернулись Белые ночи.

В Санкт-Петербургском Российском Государственном институте сценических искусств (так теперь называется Государственная Академия театрального искусства) на факультете театра кукол (курс заслуженного артиста России Ирины Кирилловны Ласкари) приступили к репетициям этой истории — в городе начались реставрационные работы по сохраненным чертежам волшебных сказок!

В Детской библиотеке истории и культуры Петербурга, на улице Марата, 72 (филиал № 2 Центральной Городской Детской Библиотеки им. А. С. Пушкина) вот уже который год живут «СКАЗКИ НАШЕГО ГОРОДА» — удивительный и волшебный совместный проект факультета театра кукол РГИСИ и Библиотеки (координатор проекта — Мира Львовна ВАСЮКОВА, заведующая библиотекой).

Руководитель проекта петербургский драматург Андрей ЗИНЧУК рассказывает:

«К ребятам приходят сказки, которые написаны о нашем городе, или сказки, родившиеся непосредственно в нем, потому что именно они-то и есть живая, тайная, волшебная и бессмертная душа Петербурга, прикоснувшись к которой хотя бы раз, можно понять, почему и чем так понастоящему красив и необычен наш город и чем он отличается от сотен тысяч других городов».

Режиссер эскиза будущего спектакля «СЛОНЫ НА АСФАЛЬТЕ» —
Наталья ХОХЛОВА (4-й режиссерский курс з.р.к. РФ, профессора Н. П. НАУМОВА),

Художник Лаурита СТРЕЛКА (3-й курс художников-постановщиков з.д.и. РФ, профессора В. Г. ХОВРАЛЁВОЙ).

Актеры — 2-й курс з.а. РФ, доцента И. К. ЛАСКАРИ:

В. ЧЕРНЯВСКИЙ,
А. БУЛЫГИНА,
М. ГЕЛЬШТЕЙН,
Ю. ЖУРАВСКАЯ,
П. ГЛАГОЛЕВА,
П. ЕРЫШЕВ, Д.
РАБИНОВИЧ,
М. ТИМОФЕЕВА,
А. ЛАРКИН —

Все с факультета театра кукол Санкт-Петербургского Российского Государственного института сценических искусств.

Журнал «Костер» поздравляет
ВСЕХ замечательных студентов и преподавателей факультета театра кукол РГИСИ
с Международным днем кукольника, который отмечается 21 марта

Андрей Зинчук		Художник Вера Рогожникова
Страничка автора		Страничка художника

В среду театр драмы им. Ломоносова представил предпоказ спектакля «Слон» по пьесе драматурга Александра Копкова, который написал её в 1932 году. Автор так и не увидел её на сцене - пьеса сразу была запрещена. Александр Андреевич ушёл на фронт в июле 1941 года, в сентябре 1942 года он погиб.

Цензоры сочли «Слон» антиколлективисткой пьесой, воспевающей золотого тельца. Пьеса о богатстве, свалившемся, как снег на голову, становится снова актуальной.

Начинается генеральный прогон с участием зрителей. Главный режиссёр театра Андрей Тимошенко предупреждает: «Могу остановить в любой момент и сделать замечание артистам». Но ни разу не останавливает действие. Хотя уже за первые пять минут спектакля исписывает целый лист. Через два часа в руках режиссёра толстая пачка бумаги с замечаниями.

«Премьера - это не приговор спектаклю. Мы всё время что-то улучшаем. Спектакль делается крупными мазками. Потом начинаешь уже прорезать какие-то нюансы, добавлять что-то вкусное. Как только замечания кончатся - спектакль можно списывать», - рассказывает Тимошенко уже после предпоказа.

Пьеса «Слон», без сомнений, о мечте каждого из нас, о том, что все мы хотим нормально или даже богато жить и при этом ничего не делать.

«Это желание у нас в крови. Я спрашиваю: поднимите руки, кто из вас не хочет жить «на халяву»? Несколько человек не поднимают. Но это не честно. Мы все хотим ничего не делать. Кто-то руководствуется нравственными законами, кто-то религиозными, но, тем не менее, природа человека где-то да выстреливает: хочется ничего не делать и всё иметь», - считает главный режиссёр.

Тимошенко отмечает, что в спектакле нет глумления над советской властью, все острые моменты стоит воспринимать как нормальный юмор. И, чуть задумавшись, наш собеседник возвращается к автору, сожалея, что он написал так мало в своей жизни.

«Я считаю, что Александр Копков - великий драматург. Случилось так, что он написал одну пьесу. Если бы он сделал что-то ещё, это было бы так же гениально», - делится Тимошенко.

По данным Wikipedia, Копков всё же написал две пьесы «Слон» и «Царь Потап». Обе они были запрещены.

Премьера спектакля состоится сегодня, в 18.30.

Все чаще жизнь, и не только театральная, дает поводы вспомнить о том, что моя литературоведческая специальность - советские 1920-е. Желание проанализовать задним числом - а попутно и попытка строить прогнозы на ближайшее будущее (ну или наоборот... приоритеты задач можно расставить по-разному) - каким образом перемены и надежды приводят к застою, террору и войне, резонно побуждают обратиться к периоду первого (и последнего, я бы уточнил...) десятилетия советской власти. Что касается театров - они проявляют активное, повышенное внимание к драматургии, вообще к литературе 1920-х годов, отыскивая раритетные сочинения, каковые особого пиетета, может, сами по себе и не заслуживают, ну или ценны в контексте историко-литературном, но с трудом адаптируются к сегодняшним художественным стандартам. Ставятся, и в количествах немыслимых, крайне слабые пьесы Андрея Платонова; инсценируются и опусы авторов, чьи имена-то давно забыты - хотя когда-то гремели.

Копков - из этого ряда, и не то чтоб его "Слон" (1932) - совсем уж "потерянный", но немногочисленные постановки на периферии погоды не делали, а для полноценного "возвращения из небытия" пьесе объективно многого не хватает: это в духе времени сработанная "балаганная" сатира на несознательных совграждан, которым "пережитки прошлого" мешают строить "светлое будущее", но сатира честная, и оттого двусмысленная, обоюдоострая. По сюжету Гурьян Мочалкин, ничуть не антисоветчик, наоборот, колхозник и кандидат в члены партии даже, находит "клад Стеньки Разина" - золотого слона! - и пытается его утаить, изготавливает глиняный муляж с расчетом обмануть земляков, а золото не сделать общественным достоянием, но присвоить, оставить себе. Туповатая жена и хитроватая дочка его поддерживают, "идейный" сын не очень, но когда афера с муляжом терпит крах, "идейный" сын-ученый изготавливает под прицелом отцовской берданки "держабель", на котором Мочалкин рассчитывает улететь в Америку, а ежели в Америке кризис, то туда, где нет ни колхозов, ни кризисов, хоть на Юпитер. Улететь далеко не улетел, но и приземлился-не убился.

Сергей Бархин оформил пространство, как и следовало ожидать, с оглядкой на архитектуру и дизайн конструктивизма 20-х годов, фамилия Мельникова присутствует как элемент красно-белой декорации, напоминающей "книжечку" дома Моссельпрома. Соответствующие аксессуары - серпы и молотки, папахи и буденновки - в комплекте прилагаются. Несколько избыточный, перегруженный саундтрек (мало фонограммы - персонажи и сами по любому поводу принимаются петь хором) составлен нарочно из условно-советских шлягеров от песен гражданской войны до маршей из кинофильмов второй половины 1930-х годов, что, наверное, мало кого смущает, но на мой взгляд, вносит некоторую хронологическую путаницу, потому что между периодом гражданской войны, временем "великого перелома", индустриализации и коллективизации - большая разница, а между "великим переломом" и "большом террором" - разница огромная, хотя именно с т.н. "великим переломом" связано появление аббревиатуры СЛОН. Хронологическая нюансировка в работе с советской литературой 1920-1930-х годов - это серьезная проблема и для литературоведов, и для историков, и для, в частности, театральных практиков сегодня.

Гурьян Гурьяныч Мочалкин из "Слона" Копкова - деревенский, колхозный вариант Семен Семеныча Подсекальникова из "Самоубийцы" Эрдмана, сельский "обыватель", который не против советской власти, но и действовать, тем более чем-то жертвовать ради нового мира не готов, а ему бы отсидеться, отлежаться; Мочалкину еще и повезло больше, у него в "активе" не просто ливерная колбаса, а золота на мильон. Но что ему светит с этим золотом на "колхозной земле" - тоже понятно. Подсекальниковы и Мочалкины высмеивались драматургами, пока не пришел черед самих драматургов (Эрдман загремел в Сибирь, Копков погиб в начале войны). А все же сегодняшнее праведное стремление подменить исходный обличительный пафос этих сугубо сатирических пьес гуманистическим посылом, ну хотя бы в подтексте, наталкивается на сопротивление материала: двусмысленность, подозрительная в 1920-е30-е, сегодня оборачивается противоположной стороной, но не исчезает и так запросто ее не отбросишь.

Что ценно в спектакле Яновской - сочувствовать Мочалкину хочется, но считать его безвинной жертвой не получается, у меня, по крайней мере, не получилось, несмотря даже ни на искусственно привнесенное в исходный текст многократное напоминание о другом СЛОНе, Соловецком лагере особого назначения, которое звучит (на фонограмме, записанной лично Генриеттой Наумовной) в качестве эпиграфа и далее повторяется постоянно на протяжении двух актов; невзирая на как бы пронзительный, при том что, положа руку на сердце, довольно предсказуемый финал с выстрелом из незаряженной берданки (впрочем, Гурьяныч и его жена падают "расстрелянные", чтоб тут же привстать с вопросом - то есть не до полной гибели всерьез, мученичество их вполне "балаганное"). Все-таки ясно как белый день - дай вот этому гурьяну, "со слоном", возможность реализовать его мечты - и мало не покажется, неизвестно еще, какая перспектива страшнее, та, что наступила вскоре (и стреляли-то больше не подсекальниковых и мочалкиных, а тех, что их обличал, что характерно!), или та, о которой Мочалкин грезит, опрокидывая "для мечтательности" одну кружку самогона за другой.

Общаясь после премьеры с Гинкасом, я имел возможность Каме Мироновичу сказать, что в вильнюсском музее Холокоста, где о самом Гинкасе сотрудники, признаться, мало что слыхали, на почетном месте выставлены заламинированные страницы книги воспоминания Миронаса Гинкаса о каунасском гетто - в ответ Гинкас мне рассказал историю еще более удивительную, о которой и сам он узнал сравнительно недавно: родной дедушка Гинкаса по матери в 20-е годы написал на идиш утопию, опубликованную в Харькове, а позднее переведенную на английский (факт в книгу интервью Гинкаса и Яновской "Что это было" не вошел, потому что издание вышло раньше). О литературных достоинствах опуса своего деда Кама Миронович и сам судить не может, не зная языка, но тут важно другое: 1920-е - время утопий, а отнюдь не антиутопий, и невозможно, неправильно этот факт игнорировать, обращаясь из дня сегодняшнего что к прозаическим шедеврам или драматургическим "нешедеврам" Андрея Платонова, что к авторам попроще, но той же эпохи и в тех же категориях мыслившим. Обвиненные позже в "антисоветчине", они не были сознательными "антисоветчиками", не были и "пророками"; они были, каждый на своем художественном уровне, честными летописцами, и при этом до поры пользуясь относительной творческой свободой, не подстраивались под идеологические клише, да и сами клише еще находились в процессе кристаллизации (вот почему сваливать в одно конец 1920-х и середину 1930-х нельзя).

Жанр антиутопии в его современном понимании, допустим, ведет свой отсчет от "Мы" Замятина, а это 1920 год - в 1931-м Замятин навсегда выехал СССР, но дожив в Париже, не отказывался от советского гражданства. На самом деле можно и глубже закопаться, припомнить "Республику Южного креста" Брюсова и дальше идти по векам, однако канон жанра антиутопии в ее актуальном восприятии, первоначально как именно "антисоветский", в 20-30е только-только формируется: "О дивный новый мир", "Слепящая тьма", "1984" - и еще позднее распространился широко, когда "левые" не без подсказок из Москвы быстро оседлали эту против них направленную тенденцию, антиутопия стала "гуманистической", то бишь антибуржуазной, целящейся в капитализм, общество потребления; пошли косяком все эти "брэдбери". Но вот хотя бы даже Станислав Лем, его "Солярис", "Магелланово облако" - это утопии или антиутопии? Вообще советская фантастика 1960-80-х, фантастика соцлагеря, этот бесконечно растиражированный "стругацкий" мир - он "анти-" или как, ведь вполне официально существовал "под прикрытием" "гуманизма" и "антибуржуазности"?!

Тем не менее на практике спектакли по советским пьесам и прозе 1920-х годов сегодня - способствуют тому и заложенные в них наиболее серьезными авторами протиоречия эпохи - последовательно, настойчиво стараются переосмыслить материал как анти-утопию через призму позднейшего исторического и художественного опыта; увидеть в нем пророчество, предупреждение, скепсис и страх - а не мечту, не веру. Вот и Семен Семеныч Подсекальников у Сергея Женовача в "Самоубийце" оказывается на свой лад неожиданно симпатичным "маленьким человеком", от которого все чего-то хотят, а он хочет просто жить потихоньку и ночами ливерную колбасу кушать:

Так же и Гурьян Гурьяныч Мочалкин в спектакле Генриетты Яновской всего-то размечтался попользоваться находкой (не краденым, не аферами добытым, как, например, еще один ставший с годами кумиром "анти-герой" того времени Остап Бендер, но всего лишь обнаруженным на дне колодца золотом), не причиняя вреда окружающим - а тем подставил под сомнение идеологические, да и экономические основы нового мира, за что должен понести ответственность: незаряженная берданка, попавшая в руки "идейному" сыну Мочалкиных, к финалу спектакля Яновской стреляет в Гурьян Гурьяныча и в его жену. Они, впрочем, после выстрела еще приподнимутся и удивятся случившемуся, чтоб упасть снова, уже окончательно - фарс Яновская не переводит бесповоротно в трагедию, ловко балансируя на грани.

Без актера Тараньжина трудно представить многие спектакли Гинкаса, от "Счастливого принца" до "По дороге в...", но столь значительной и сложной роли, как Мочалкин, Александр Тараньжин на моей памяти не получал, и фантастически ее проводит от балаганно-карикатурной игры к трагическому пафосу, нигде не впадая в пошлость, риск чего сохраняется на протяжении всего спектакля. Арина Нестерова (жена Мочалкина), София Сливина (дочь) и другие - все на высоте; очень смешон голова колхоза Курицын в исполнении Игоря Балалаева (из всех щелей высовывается, соглядатай; он же нередко проговаривает вслух ремарки для усиления "эффектна остранения", хотя в последние годы этот прием используется слишком уж часто); а появляющегося из печки во втором акте попа Лукьяна, желающего продать душу черту (по примеру Мочалкина, как он полагает), я не сразу узнал, при том что показался он мне знакомым - потом дошло, это ж Сергей Аронин! Режиссерские его работы я до сих пор оценивал невысоко (но не видел до сих пор поставленного им в МТЮЗе "Улетающего Монахова" по А.Битову), а как актер, хоть я наблюдаю за ним еще с ГИТИСа, Аронин в "Слоне" своим отцом Лукьяном просто меня поразил, и если в образе, созданном Тараньжиным, фарсовое начало трансформируется в драматическое, достигая трагизма к середине 2-го акта, постепенно, то в роли, сыгранной Арониным, комическое и трагическое сосуществуют одновременно: что предстоит Гурьяну, отец Лукьян уже прошел в гражданскую, "пережил революцию", но последствия для его психики и мировоззрения оказались едва ли не более катастрофическими, чем для семьи Мочалкиных - попытка присвоить золотого слона.

Разумеется, ни в какую Америку, тем более на Юпитер, не улетит Мочалкин - пускай и качественный "держабель" изготовил под прицелом берданки его ученый сын Митя (Антон Коршунов). Притянет обратно Мочалкина земля - колхозная, советская, это по пьесе, а по спектаклю, да и по жизни... В колхозах ли (о которых нынче и не вспоминают...) источник зла, в советской ли (и она тоже сгинула...) власти? Яновская, кажется, "Слоном" возвращается мысленно к своим давним работам 1980-х годов - к "Собачьему сердцу", где (об этом есть очень интересные размышления в книге "Что это было") наибольшее сочувствие вызывал у нее не Преображенский и даже не ставший жертвой профессорских экспериментов Шариков, но фанатично уверовавший в новый мир Швондер; а особенно к спектаклю "Гуд-бай, Америка!" по "Мистеру Твистеру" Маршака, где прекраснодушные интуристы попадали в сталинский ад, умело притворившийся земным раем. С той разницей, что персонажи, заимствованные из сатиры Маршака, добровольно прибыли в СССР из Америки, а герой "Слона" попробовал из СССР в Америку, а хорошо бы и куда подальше отсюда, улететь... Но вот это как раз - утопия: Россия - родина слонов, но Гурьяныч верит в чудеса, Гурьяныч едет в небеса... и в итоге валяется подстреленный вместе с женой.

Большой драматический театр имени Качалова возвращается в Казань. И везут свой спектакль «Золотой слон» которым покорили сердца россиян и оставили свой след в культурном слое Сочи. А вот как увидел это действо корреспондент портала «Первый казанский».

Большой драматический театр имени Качалова возвращается в Казань. И везут свой спектакль «Золотой слон» которым покорили сердца россиян и оставили свой след в культурном слое Сочи. А вот как увидел это действо корреспондент портала «Первый казанский».

Сценарий для строителей колхозов

О времени беспощадного раскулачивания и коллективизации написано и сказано немало, но повторенье, как известно, мать всех неучей. В одном из дремучих колхозов тридевятого района стряслась беда: пропал партийный товарищ по фамилии Мочалкин. Ушёл ночью за ограду родного аула и только в дремучем лесу его и видели. А заложила беглеца его собственная жена. Пока всем колхозом решали да думали, что с паршивцем делать, и где его искать, когда людей и так не хватает даже на срочный сбор урожая, обще деревенский дезертир внезапно объявился. Да не один, а с миллионом в подмышке. Домашние так обрадовались явлению отца в собственный дом, что чуть на радостях не задушили, да и не застрелили ненароком. Стал Гурьян Мочалкин своим домочадцам рассказывать, как отыскал пещеру с сокровищами Стеньки Разина, а в самом тёмном углу стоял огромный золотой слон с глазами из драгкамней. Про находку царскую негаданно прознали корыстные соседи и раструбили о золоте-брильянтах на всю Ивановскую. Разгневанное коллегиальное собрание не заставило себя долго ждать. Собравшись в стаю и прихватив для устрашения баян и транспаранты типа «Серп и молот», недовольные товарищи направились к дому новоявленного миллионера – раскулачивать. Гурьян не лыком шит, не пьян, быстро смекнул что к чему. Надёжно спрятав сокровище средневековых предков, велел печь топить, да пожарче, чтобы заняться в домашне-избовых условиях изготовлением подделки золотого народно-колхозного достояния. Но как ни старался Мочалкин, обман его вскрыли. Негодовал народ ибо лишили его народной халявы. И решил тогда деревенский «Рокфеллер» бежать, точнее, лететь под покровом ночи со своим золотым питомцем, пока обделённые односельчане, осерчав, не превратили его в корм для местных хрюшек. Соорудив, опять же в домашних условиях, пароплан, типа воздушный шар, отправился Гурьян со своим скарбом из злата на далёкую планету Нептун, от колхозных преследований прятаться. И всё бы хорошо, ведь вознёсся хитрец над крышами да далеко не улетел. Потянуло его внезапно обратно на землю из заветной парящей корзины. Шагнул он наружу, да и полетел вниз, но уже без слона. Елефант драгоценный махнул хоботом и скрылся за облаками, а Мочалкин приземлился аккурат в навозную кучу, проломив в полёте свинарник, убив колхозного борова, а свиноматку оставив досрочно вдовой и навечно заикой. Чудом остался цел, но пока с землёй здоровался, надумал пчёл себе завести, чтобы семью кормить и мёдом в городе по выходным спекулировать. Вот такой он, советский предприниматель, уже не миллионер, но Гурьян Гурьянович Мочалкин.

А тем временем в зрительном зале

С начала спектакля царил тихий ужас. При виде активно развивающейся на сцене советской тематики зрители крайне насторожено ждали продолжения пугающей перспективы ещё одной «Бабы Шанель». Костюмы чем-то напоминали эскизы нарядов «Трёхгрошовой оперы», но с большим налётом кожно-мехового стимпанка. Обстановка значительно разрядилась с появлением «Остапа» Мочалкина в бесподобном исполнении Михаила Галицкого (я до сих пор удивляюсь, почему он только Народный РТ, а не РФ – несправедливо). Товарищ артист прямо скажем, спас положение! Но на этом приключения по сказке не закончились. Старший сын Мочалкина в институтах ученый и за правое дело борющийся. При чём, до такой степени, что готов выдать народу своего предприимчивого отца со всеми потрохами. Эдакий великовозрастный Павлик Морозов. Но порция тумаков от Гурьяна быстро ставит мозги на место. Младший сын напротив, родителя чтит, любит и во всём беспрекословно слушается не задумываясь. Точнее, ему просто нечем думать, так как фонарик из одного уха через другое просвечивает. Дочь грезит замужеством и новыми ботами. При чём не до конца понятно, что же ей милее. Исходя из сюжета, становится ясно, что вторые. Супруга Мочалкина уровнем IQ тоже не блещет, но это никак не мешает любить своего непутёвого семьянина и радеть за него. Жители деревни – обнаглевшая и озверевшая толпа, ленивая и жадная до чужого добра задаром. Очень удобно устроились на том, что у кого имеется, то непременно общее. А работают пусть негры в банановой роще не плантациях Америки, а у нас тут колхоз великих бездельников.

Вердикт

Пьеса получилась очень живой, лёгкой и непредсказуемой, повествующая о том, что если у человека есть голова на плечах и хоть какая-то доля смекалки, то он нигде не пропадёт: хоть на Юпитере, хоть в заморской Америке. В итоге, зал аплодировал стоя, но занавес всё никак не опускали. Не хотели прощаться актёры со зрителем. Ибо увидеться на старом месте в новой обстановке им предстоит только в следующем году. А сейчас уже всё, театр закрыт на ремонт, спектакля не будет, труппа уехала на гастроли.

Факты:

1) Пьеса Александра Копкова «Слон», написанная в 1932 году, практически в одно время с книгами Ильфа и Петрова, по непонятным причинам является редко показываемым театральным произведением.

2) Казанский академический русский большой драматический театр им.В.И.Качалова был основан в 1791 году, как публичный театра, дававший регулярные представления на арендованных площадках. В 1802 году строится деревянное здание для театра, а в 1849-1852 гг. у Качаловского уже появляется постоянное каменное здание.