Как наши мысли отражаются на образе и качестве жизни и личностном росте? Насколько меняется значение слов в зависимости от социального контекста? Почему одно и то же слово может восприниматься разными людьми по-разному и можно ли преодолеть этот барьер непонимания? Преподаватель философии из Кембриджа Сэнди Грант делает краткий экскурс в философию Витгенштейна и рассказывает, что такое языковые игры, как они работают и что мы можем сделать, чтобы вырваться из плена правил языковой игры и расширить границы мышления.
Философ из Кембриджского университета Сэнди Грант проницательно отмечает, что практически любая деятельность человека связана с речью и использованием слов, но мы настолько привыкли к тому, что умеем говорить, что перестали этому удивляться. Обычно мы даже не замечаем, как наши мысли и слова отражаются на образе и качестве жизни. Но они влияют на то, кем мы можем стать. Кроме того, язык становится инструментом для проведения условной границы нашего мира. Мышление неотделимо от языка. Границы нашего языка одновременно являются границами мышления. Следовательно, границы выражения мысли являются одновременно границами мира, так что логика языка дает нам полное представление о логике мира.
Мы словно находимся в плену. Язык — это вербальное выражение наших мыслей, поэтому способ наших мыслей образует такую языковую практику, которая, в свою очередь, определяет вкупе с мышлением тип наших действий. Но можем ли мы, выполняя правила игры, которые устанавливает язык, вырваться из плена и расширить границы мышления?
Посмотреть
Впервые этим вопросом задался один из величайших философов XX века Людвиг Витгенштейн. Он ввел термин «языковая игра», стремясь в своей логико-философской концепции установить границы мышления человека. Он утверждал, что слова приобретают смысл только в процессе их использования, а сами по себе они не несут смысловой нагрузки. Таким образом, важен контекст, иначе говоря, социальные практики, которые выполняются по определенным правилам. Это наблюдение позволило Витгенштейну сравнить деятельность человека с игрой.
Под «языковыми играми» Витгенштейн понимает целую систему коммуникации, включающую в себя язык и действия, с которыми он тесно переплетен. На основании простых игр мы можем за счет научения новым правилам выстраивать новые и всё более сложные игры, тем самым увеличивая практику и деятельность языка. Игра подразумевает следование некоторому правилу, которое человек точно сформулировать не может, так как для каждой игры требуются свои правила. Для разных игр задаются разные «комбинации», ходы, которые позволяют функционировать игре как таковой и отличать её от другой. Игра без правил не является игрой. В ней также должен присутствовать элемент творчества и воображения.
Именно поэтому он использовал такой термин, как «языковая игра», чтобы привлечь внимание не только к особенностям языка самого по себе, но и к действиям, с которыми он напрямую связан. Например, такие восклицания как: «Помогите!», «Огонь!», «Нет!» — они все призывают к определенным действиям: быстрой реакции на опасность, несут в себе предупреждение или запрет. Однако Витгенштейн хотел пойти дальше и выявить сам процесс, описать, как именно слова превращаются в действия.
Подробнее
На этом этапе философ столкнулся с проблемой, ведь подобный процесс непросто объяснить и теоретизировать. Согласно его теории, язык не представляет собой какую-либо статичную систему. Он динамичен и многообразен. И языковая игра представляет собой единство языка и деятельности целого в процессе жизни человека. Языковых игр, по утверждению Витгенштейна, бесконечно много, и их бесконечное многообразие — это и есть обилие жизненных практик. Невозможно классифицировать эти концептуально-речевые практики и игры ввиду того, что существует огромное количество возможных вариаций игр и практик, а также их видов и разновидностей.
В то же время он стремился выяснить, как именно язык «говорит» с нами и как он встраивается в нашу ежедневную деятельность и становится «формой жизни». В «Философских исследованиях» (1953) Витгенштейн приводил пример, демонстрирующий, как язык согласуется с «формами жизни». На стройке один из работников указывает на кирпич и говорит «Плитку!», в это время второй строитель поднимает кирпич и подает его напарнику. Так что же тут происходит? Помощник выполнил просьбу командира и сделал это осмысленно, а не как преданный пес, который просто среагировал на команду. Люди единственные существа, которые используют язык, обращаясь к особым социальным практикам.
Сосредоточив внимание на «языковых играх», Витгенштейн просит читателей попытаться понять, что именно они делают. Однако, если наша деятельность так плотно зависит от лингвистических практик, то способны ли мы вообще провести границу между словами и реакцией на них, а также выделить язык как отдельную область для изучения. Идея Витгенштейна подвергалась яростной критике, его обвиняли в зацикленности на языке, которая отвлекает внимание от реальности. Главным оппонентом языковой теории Витгенштейна можно назвать Герберта Маркузе, который в своем тексте (1964) объявил работу Витгенштейна ущербной и ограниченной. Согласно Маркузе, мы не сможем обрести свободу от языка, а также мы не сможем познать истинную реальность, детально изучая лингвистику. Он критиковал логический анализ языка, утверждая, что этот метод не даст результатов. Маркузе выдвинул серьезные обвинения. Однако насколько они состоятельны? Выдержат ли критику его аргументы?
Маркузе заявил, что языковая теория Витгенштейна неполноценна и бедна, поскольку она зациклена на языке и не имеет выхода на объекты реальности. Витгенштейн, в свою очередь, видел особый смысл в термине «языковые игры», ведь он проясняет многие моменты его теории. Однако Маркузе заявил, что термин глупый и он не вносит никакой ясности. Так кто же прав? В тексте «Культура и ценности» (1977) Витгенштейн признается, что ему пришлось пройти очень сложный путь, чтобы научиться видеть то, что на самом деле всегда у нас перед глазами. Он с сожалением пишет, что люди слишком часто не замечают очевидного. Очевидные вещи сложнее всего понять в силу того, что они слишком близко и о них не принято размышлять рефлексивно. Когда мы используем слова, мы каждый раз участвуем в переносе значения слова на новый контекст и обнаружении нового способа его использовать. Иначе говоря, создаем новую языковую игру. Витгенштейн сумел увидеть в очевидном необычное явление.
Один из пунктов, который Маркузе критикует в языковой теории Витгенштейна, касается его примера с метлой: «Моя метла стоит в углу…». Маркузе очень смущает этот пример, он осуждает такое «почти мазохистское сокращение речи до простого и общего». Но утонув в своем возмущении, Маркузе упустил основное значение этого примера. Даже в обыденном случае можно обнаружить необычную практику переноса значения слов, как раз то, на что обращает внимание Витгенштейн. Более того, если вы внимательно присмотритесь к оборотам речи, то даже самые банальные утверждения окажутся не совсем тем, чем кажутся на первый взгляд. Однако у Витгенштейна существует множество других примеров, которые Маркузе игнорирует.
Эта особенность человека — невнимательно относиться к очевидным фактам — слишком глубоко укоренилась, поэтому идею Витгенштейна не все могут воспринять с легкостью. Витгенштейн обращает внимание читателя на то, как ежедневные «языковые игры», в которые мы играем, захватывают нас. Именно поэтому он внимательно следит за тем, что он сам делает и говорит. Он считает, что задача философии в первую очередь терапевтическая, в том смысле, что она позволяет «работать над собой» и прояснять мысли. Эта идея отражена в «Философских исследованиях», чтение которых способствует самоанализу.
Весьма примечательно, что иногда, когда мы произносим слово «время» , мы имеем в виду «пришло время отдавать долги», а иногда — что мы ожидаем кого-то в гости. Мы не привыкли рассматривать язык под таким углом. И мы действительно можем сопротивляться новому видению, не желая задумываться над очевидным. Но разве это можно назвать «издевательством» над языком, как это сделал Маркузе? В определенном смысле необходимо себя заставить увидеть язык в новом свете, это требует глубокого логического анализа языка и самоанализа, но отказ или неспособность увидеть необычные свойства языка могут означать, что человек просто недостаточно умен, чтобы это сделать. Поэтому, если мы хотим перемен, прежде всего необходимо побороть в себе привычку «быть слепым и глупым» и начать стремиться познать себя. Маркузе мог бы принять эту мысль, если бы согласился с тем, что наша ежедневная деятельность окутана лингвистическим «волшебством и колдовством». Однако он предпочел оставаться в плену языка и не тратить время на рефлексию.
Возможно, второе возражение Маркузе окажется более состоятельным? Оно заключается в том, что Витгенштейн ограничивается и зацикливается на языке. Маркузе говорит, что философ рассматривает язык односторонне. Однако это не подтверждается при чтении трудов Витгенштейна, в которых он описывает язык как многомерное, необъятно многообразное явление, которое не так-то легко поддается точному переводу. Витгенштейн кропотливо показывает, как язык меняется в зависимости от изменения привычек и ежедневной деятельности. Язык является условным и временным, но «лингвистические игры» не могут изменяться так свободно. Время идет, изменяется контекст и возникает множество вариантов для видения привычной ситуации. Один из наиболее известных примеров, подтверждающих эту мысль — это пазл-головоломка:
Посмотрите на это изображение, и вы увидите на нем утку. Посмотрите снова и внимательнее, и вы заметите еще и зайца. Это очень наглядный пример, он показывает, что такое «лингвистические игры». Одно и то же изображение или слово может восприниматься разными людьми по-разному. Более современным примером служат ситуации, складывающиеся на дебатах, которые часто возникают на конференциях. Докладчик может обратиться к «экспертному мнению» или сказать: «Это моя точка зрения». Однако, если у оппонента другой ментальный контекст использования слов, которые стали предметом спора, то нет никакой возможности для разрешения конфликта. Люди просто оперируют разными смыслами, хотя внешне они и произносят одни и те же слова. Эти примеры призывают нас задуматься об особенностях, которые содержит в себе наш обыденный язык. В то же время Маркузе не рассматривает в своей критике пример с «уткой-зайцем» и не размышляет над следствиями, которые можно вывести из этого случая.
Таким образом, использование языка включает спорные моменты, которые касаются различного понимания и восприятия одних и тех же явлений и понятий разными собеседниками. С другой стороны, Маркузе отрицает это и даже говорит, что социальные практики не подтверждают предположения Витгенштейна. Согласно Маркузе, общение не было бы возможно, будь то, о чем пишет Витгенштейн, на самом деле воплощено в реальности.
В действительности позиция Витгенштейна более радикальна, чем замечает Маркузе. Он говорит, что каждое новое произнесение фразы всегда становится новой языковой игрой. Это загадочное замечание может означать, что нам нужно играть в языковые игры по-разному, если мы хотим что-то изменить. Но что из этого следует? Примечательно, что, по мнению Витгенштейна, мы не можем самостоятельно, в одиночку, играть в лингвистические игры. Они возникают благодаря совместному использованию языка. Например, игра polari — тайный язык, используемый среди гомосексуалов во времена Витгенштейна. Языковые игры с их обманывающими ловушками и множеством значений поднимают проблему коллективных действий. Мы не сможем постичь смысл слов, если будем действовать в одиночку. Витгенштейн пишет:
«Этот язык появился вследствие того, что человек был вынужден думать определенным, непривычным образом. Поэтому преуспеть в создании новых языковых игр могут только те люди, которые инстинктивно восстают против обыденного языка; и мы не можем привлечь внимание тех, кто использует язык бездумно, для простого выражения мнения или эмоций».
Восстающие живут в состоянии неудовлетворенности языком. Они чувствуют свое отчуждение, отрезанность от остальных людей, а также и от самого языка. Чтение Витгенштейна пробуждает в человеке интерес к новому пониманию и восприятию языка. В то же время мы не обнаружили убедительных аргументов в возражениях Маркузе против лингвистической теории Витгенштейна. Он не сумел доказать, что безусловно непростое изучение Витгенштейном языковых игр глупо и бесполезно. На самом деле, комментарии Маркузе только усиливают интерес к проблемам, которые поставил в своих работах Людвиг Витгенштейн.
Язык и речь являются неотъемлемой частью жизни человека. Мы словно живем внутри языка. Витгенштейн убежден, что человек стоит на границе мышления и реальности, и язык позволяет более четко обозначить эту границу. В то же время, поскольку каждый из нас сам становится границей своего мира, это значит, что мы всегда будем сталкиваться с проблемой недопонимания между людьми. И это неизбежно. Такова основная особенность языка, который оформляет индивидуальное мышление каждого из нас. Однако спасением от солипсизма служат именно языковые игры. Они развивают гибкость мышления, способность человека идти на компромисс, использовать разные обороты речи, для того чтобы достичь понимания с окружающими.
Витгенште́йн (18890426) (1889-1951)- австро-английский философ, один из основателей аналитической философии и один из самых ярких мыслителей XX века. Общепризнанно, что Витгенштейн осуществил целых две революции в западной философии. Первая произошла, когда его «Логико-философский трактат» вдохновил Венский кружок на создание программы логического позитивизма. Вторая случилась, когда его идеи о природе и устройстве языка, изложенные в «Философских исследованиях», породили британскую лингвистическую философию, или философию обыденного языка.
Поэтому в творчестве Витгенштейна обычно выделяют 2 этапа:
1. Логический («Логико-философский трактат»)
2.Лингвистический («Философские исследования»): «Весь туман философии конденсируется в каплю грамматики».
Людвиг Витгенштейн «поздний» занят философией языка. Он пытается выяснить, как работает язык. Когда ребёнок учится говорить, он подражает и учится употреблять слова по сходству ситуации, но это не даёт представление о понятиях. Пример с мастером и подмастерьем. С виду они друг друга понимают: продуктивно взаимодействуют, когда мастер говорит «плита», «балка», «блок». Но это не означает, что под этими словами они понимают одно и тоже. Т.е. язык неточен, но есть возможность его коррекции. В этих соображениях много общего с Пирсом.
Теперь Витгенштейн трактует язык не как противопоставленный миру его логический "двойник", а как набор многообразных практик или "форм жизни". Философ разъясняет, что все привычные действия языка (приказы, вопросы, рассказы и прочие) - часть нашей естественной истории, как ходьба, еда, питье, игра. Язык понимается как живое явление, бытующее лишь в действии, практике коммуникации. Подчеркивается: знаки в звуковом, письменном, печатном виде - мертвы. Но для того чтобы вдохнуть в них жизнь, вовсе не нужно всякий раз добавлять к ним нечто духовное: жизнь знаку дает его применение! Таким образом, значение знака толкуется как способ его употребления.
Философское обоснование нового подхода было найдено в прагматизме - с его вниманием к деятельности субъекта, к связи смысла предложения с действиями. Витгенштейн принял доводы прагматизма о тщетности стремлений к точному логическому выражению того, что на деле не поддается точным определениям. При таком подходе базовыми структурами языка считаются уже не элементарные предложения, соотнесенные с "атомарными" событиями, а более или менее родственные друг другу подвижные функциональные системы языка, его практики. Витгенштейн назвал их языковыми играми .
Под языковыми играми понимаются модели работы языка, методики анализа его в действии. Этот новый метод анализа призван дифференцировать сложную картину применений языка, выявить, различить многообразие его "инструментов" и выполняемых функций. Языковые игры - своеобразный аналитический метод (совокупность приемов) прояснения языка, его функций, форм работы.
В работе "Философские исследования" Витгенштейн предложил принципиально новый подход к анализу языка. Необходимо отметить, что для Витгенштейна не существовало соссюровской оппозиции "язык/речь", или, скорее, данное различие для него не было концептуальным. В "Философских исследованиях" Витгенштейн пытался перейти к анализу прагматического, деятельностного аспекта языка, то есть языка в его реальном употреблении, отказавшись от анализа его сущностной природы. Данный подход можно было реализовать только предложив новый, принципиально иной метод. В основу этого подхода и легло то, что стало известным как концепция "языковых игр".
Применение данного метода привело к своеобразному изложению концепции языка. Для Витгенштейна существует некая реальность, которую он может называть то языковой деятельностью, то практикой языка, то языком.
Витгенштейн работает не с языком в целом, не с классом знаков или набором лингвистических и грамматических категорий, а с одним или несколькими высказываниями или предложениями в ситуации их реального употребления. То есть Витгенштейн рассматривает не язык как знаковую структуру, используемую в целях коммуникации, а язык в его деятельностном аспекте, то есть высказывания, включенные в определенный контекст их употребления. Это является очень важным моментом: говоря о языке, Витгенштейн основное внимание уделяет рассмотрению применения высказываний, или словоупотреблению.
Ключевым термином, введенным в рассмотрение Витгенштейном, является термин "языковая игра". Языковой игрой он называет единое целое: язык и действия, с которыми он переплетен. Однако он даёт такое пояснение: "Весь процесс употребления слов в языке можно представить и в качестве одной из тех игр, с помощью которых дети овладевают родным языком. Я буду называть эти игры "языковыми играми" и говорить иногда о некотором примитивном языке как о языковой игре". Это пояснение несколько противоречит определению, поскольку языковая игра в пояснении отождествляется с языком, хотя и с примитивным. В этом определении понятие языковой игры шире, чем понятие язык, поскольку включает в себя деятельностную составляющую, которую Витгенштейн выносит за рамки языковой структуры. Причиной этого служит тот факт, что в ранних своих работах Витгенштейн придерживался аналитической теории языка, где язык противопоставлялся картине мира и рассматривался лишь как система знаков.
Перечисляя примеры возможных языковых игр, Витгенштейн пытается показать, что, во-первых, нельзя завершить их перечень, то есть они неисчислимы по природе, и, во-вторых, нет такого формального критерия, согласно которому можно отделить функцию одного высказывания от функции другого и, таким образом, одну языковую игру от другой. Сам Витгенштейн не только не приводит основания для классификации, но и не проводит ее, что естественно, если учесть, что типов высказываний "бесчисленное множество". Его указание на "виды употребления" говорит, скорее, о том, что вид высказывания определяется его функцией в речевой деятельности. Одно и то же выражение, построенное по одним и тем же грамматическим правилам, может, в зависимости от контекста его употребления, приобретать разную модальность, выполняя, таким образом, различные функции в разных языковых играх. Именно этот факт, по мнению Витгенштейна, препятствует "исчислению высказываний", то есть установлению перечня их модальностей и проведению их классификации, что делает путь формализации языковой игры если не тупиковым, то уводящим от смысла концепции Витгенштейна. Говоря о неисчислимости типов предложения в реальной языковой практике (в отличие от грамматической исчислимости), Витгенштейн отмечает, что данная множественность неустойчива и демонстрирует свою постоянную изменчивость.
Кроме того, Витгенштейн отмечал возможности полифункционального использования не только отдельного высказывания, но и некой более сложной коммуникативной структуры, то есть некой отдельной языковой игры, которая может включаться в более сложную языковую игру, но с другими целями: "Языковую игру доклада можно повернуть так, что сообщение расскажет слушателю не о своем предмете, а о докладывающем. Так происходит, например, когда учитель экзаменует ученика".
Особенность концепции языковых игр состоит в том, что ее применение подразумевает и рассмотрение данного понятия, и применение соответствующего метода. Таким образом, можно выделить два аспекта. О первом - о предмете - Витгенштейн говорит прямо, давая попытки определений и приводя примеры простейших языковых игр, показывая, что та или иная языковая игра - модель реальной языково-прагматической ситуации. Со вторым аспектом (то есть рассмотрение "языковых игр" как метода построения новой концепции языка) вопрос представляется более сложным. Витгенштейн нигде не говорит о своих глобальных задачах построения новой теории языка, подобно тому, что и в обычной речевой деятельности редко говорится о ее целях. Он просто приводит примеры различных языковых игр, предлагая принять в них участие, наблюдать за тем, как они разыгрываются. То есть языковая игра становится конструкцией, методологическим приемом, позволяющим моделировать ту или иную ситуацию применения речевой деятельности.
Понятие языковых игр, судя по замыслу Витгенштейна, оказывается универсальным, то есть применимым к любому виду речевой деятельности. Это, в свою очередь, позволяет сделать вывод об изоморфности большинства форм речевой практики (за исключением снов, бреда, психоаналитического сеанса, не имеющих коммуникативного характера, по крайней мере, в традиционном понимании коммуникации).
Витгенштейн, введя понятие "языковых игр" в рассмотрение, тут же начинает его использовать, приводя примеры конкретных языковых игр различной сложности, не упоминая о комплексе и характере задач, стоящих перед ним. Особенность метода Витгенштейна состоит в том, что он, рассматривая ту или иную конкретную языковую игру, демонстрирует нам возможности данного понятия прояснить нечто о языковой деятельности в целом.
Витгенштейн никакого анализа той или иной языковой игры не проводит и не прилагает усилий для попыток проведения анализа общих закономерностей языковых игр. Причиной этого факта является понимание Витгенштейном принципиальной разнородности коммуникативных практик, объединенных термином "языковые игры", что приводит к невозможности выработки как единого метода их анализа, так и к отсутствию необходимости формального анализа того или иного класса языковых игр.
Витгенштейн настаивает на возможности высказывания в разных языковых формах (или, точнее, вариативности лингвистических форм) одних и тех же функциональных выражений (функций). Идея Витгенштейна о независимости функции высказывания от его грамматической формы ставит Витгенштейна вне современных ему лингвистических традиций. Витгенштейн тем самым отвергает традиционное понимание грамматики, синтаксического измерения языка. "Грамматика не говорит нам, как должен быть построен язык, чтобы выполнять свою задачу, воздействовать на людей тем или иным образом. Она только описывает, но никоим образом не объясняет употребление знаков".
Несмотря на спорность данного подхода, отвергающего необходимость вводить грамматический аспект в анализ языка, Витгенштейну удалось обойти одну из важнейших проблем традиционной теории языка: устанавливать связь грамматических (синтаксических) структур и структур семантических, то есть смыслообразующих, то есть решать проблему значения.
Философия языка в широком понимании это область философского знания о происхождении и функционировании языка его месте в культуре значении для познания и развития общества и человека. Расширение собственно филологического подхода к языку приводит к пониманию языка как способа выражения смысла. Языковые игры понятие современной философии языка фиксирующее речевые системы коммуникаций организованные по определенным правилам нарушение которых приводит к осуждению в рамках языкового сообщества. Как же возникла..
Поделитесь работой в социальных сетях
Если эта работа Вам не подошла внизу страницы есть список похожих работ. Так же Вы можете воспользоваться кнопкой поиск
Министерство образования Республики Беларусь
УО « Могилевский государственный университет им. А. А. Кулешова»
Реферат по предмету философия
на тему: «Витгенштейн о философии как о “языковой игре”»
подготовила студентка
факультета естествознания
группа 2 «Х»
Барашкова Елена
Проверил: доцент Костенич В.А.
Могилев-2012
Дополнить разделом примеров «философских» языковых игр и можно печать.
Философия языка в широком понимании это область философского знания о происхождении и функционировании языка , его месте в культуре , значении для познания и развития общества и человека. Расширение собственно филологического подхода к языку приводит к пониманию языка как способа выражения смысла. Таким образом, все философские проблемы приобретают языковой аспект их исследования, а лингвистика становится одним из важнейших предметов философствования.
Языковые игры понятие современной философии языка, фиксирующее речевые системы коммуникаций, организованные по определенным правилам, нарушение которых приводит к осуждению в рамках языкового сообщества. Понятие языковых игр введено Л.Витгенштейном в «Философских исследованиях».
Как же возникла идея языковых (концептуальных) игр и в чем ее суть? Известно, что Людвига Витгенштейна привел в философию интерес к комплексу проблем символической логики, оснований математики и логического анализа языка. Успехи в этой области (мысли Г.Фреге, Б.Рассела и др.) вдохновили его на поиск предельно ясной логической модели знания-языка, общей матрицы предложения , в которой была бы явлена суть любого высказывания , а, стало быть, - так думалось автору - и мысленного постижения фактов , этой основы основ подлинного знания о мире .
Разработанная Витгенштейном в 1912-1914 гг. концепция базировалась на трех принципах:
Толковании предметных терминов языка как имен объектов;
Элементарных высказываний-как логических картин простей-ших ситуаций (или, иначе говоря, конфигураций объектов )
И, наконец, сложных высказываний (логических комбинаций элементарных предложений) - как картин соответствующих им комплексных ситуаций - фактов .
В результате совокупность истинных высказываний мыслилась как картина мира . Тщательно продуманная логическая модель "язык - логика - реальность" была представлена в "Логико-философском трактате" (ЛФТ), увидевшем свет в 1921 году. Идеи трактата произвели сильное впечатление и вызвали большой резонанс в умах и работах исследователей в области философии языка и логики науки. Пожалуй, наибольшим было его стимулирующее влияние на участников Венского кружка - Р.Карнапа, Ф.Вайсмана и др., да и на всю программу логического позитивизма, изложенную в манифесте " Научное миропонимание " (1929).
Сам же автор Трактата к концу 20-х гг. начал переосмысливать свою концепцию. Ряд обстоятельств помог ему понять, что отточенная до логического совершенства идеальная модель языка ЛФТ не просто далека от практики речевого разумения, но не схватывает, даже схематично, ее принципиальных механизмов. Именно по этой причине философ покидает прежние позиции и выбирает совсем иной, в каком-то смысле даже противоположный первому, исследовательский путь.
Вернуться на "грешную землю", вглядеться и понять, как на самом деле работает язык, каковы реальные функции предложений и прочих языковых форм не в теории , а в практическом мышлении и поведении людей - такова была в самых общих чертах его новая установка. Широкий спектр философских проблем он теперь стремится рассмотреть под особым углом зрения - через призму языка в его действии, работе .
Может создаться впечатление, что при таком функционально-деятельном подходе к языку интерес философа к логике угас. Между тем Витгенштейн время от времени пояснял, что именно логика все-таки остается главным предметом его внимания. Правда разительно меняется исследовательский акцент, угол зрения: интерес к логическому синтаксису и семантике языка, составлявший доминанту Трактата , несколько приугас, на первый же план вышла логическая (а то и просто речевая) прагматика, логическое поведение понятий.
Преодолевая прежние, ранее казавшиеся ему безупречными, позиции, Витгенштейн приходит к выводу: постижение сути высказываний, значений слов - и не в последнюю очередь важнейших философских положений, понятий - требует не искусства проникать в их скрытую логическую структуру, заключенный в них смысл, а предполагает нечто совсем иное.
Что действительно необходимо, - таково теперь его убеждение - так это умение ориентироваться в действии, функциях языка, его практическом использовании в "ткани" самой жизни, поведения, - то есть там, где работа слов, фраз вполне открыта взору. При таком реалистичном (его еще называют прагматическим), земном взгляде на вещи базовыми структурными образованиями языка Витгенштейну представились не искомые прежние некие его предельные элементы в виде элементарных предложений, соотнесенных с простейшими (тоже предельными ) ситуациями и якобы составляющими своего рода "субстанцию" языка.
В рассуждении, повествовании, чтении, письме и иных формах речевого разумения высвечивались "семейства" более или менее родственных друг другу, подвижных и живых функциональных систем, практик. Витгенштейн назвал их языковыми играми . Идея языковых игр заняла очень важное место в его новой концепции, став не просто одним из понятий, фиксирующих определенные реалии, но постоянно работающим принципом уяснения все новых практик людей вкупе с их речевым, коммуникативным оснащением.
Догадки о том, что важно принимать во внимание "динамику" языка, его работу, функции, употребление прозвучали еще в "Логико-философском трактате": "Вопрос: "Для чего собственно мы используем это слово, это предложение?" - всегда ведет к ценным прозрениям в философии" . И это не единственное замечание в таком духе. В Трактате , в целом построенном методом априорного теоретического рассуждения, несколькими штрихами был набросан эскиз, как бы угадана возможность развития иной, еще не оформившейся концепции, тех идей, что вышли на авансцену во второй период творчества философа, когда предметом пристального изучения стало действие языка. И именно новый акцент привел к позициям, существенно отличающимся от первоначальных. Они представлены в "Философских исследованиях" и других работах "позднего" Витгенштейна. Что же подтолкнуло его к радикальному изменению точки зрения?
Не исключено, что первые импульсы к переосмыслению концепции дал Витгенштейну его учительский опыт, обучение детей чтению, счету, письму, составление для них словаря и пр. Неслучайно в работах философа затем будет то и дело прослеживаться связь понятий значение и обучение . Размышляя над "тайной" речевых значений, Витгенштейн пришел к выводу: постоянно стоит задумываться над тем, при каких обстоятельствах мы научились применять то или иное слово, выражение, как учат фразам детей и как они их усваивают на деле .
Немаловажным было, по-видимому, и философское подкрепление педагогического опыта, найденное в прагматизме . Так в предисловии к "Философским исследованиям" Витгенштейн отмечал, что в формировании его новой концепции большую роль сыграла критика Трактата его друзьями в Кембридже - Фрэнком Рамсеем и Пьетро Сраффа. Конкретное содержание этой критики неизвестно, но о ее общей направленности позволяет судить сопоставление новых мыслей Витгенштейна с рядом моментов в работах его оппонентов. Так Ф.Рамсей, по-видимому, передал философу общее настроение прагматизма Ч.С.Пирса, влияние которого испытал сам. Известно, в частности, что Рамсей считал важным принимать во внимание не только объективный аспект логико-языковой картины мира (факты, объекты и др.), но и деятельность субъекта. Высоко оценив логику Витгенштейна, он, однако, усмотрел в ней пробел: невнимание к прагматике , к связи значения предложения с вытекающими из него действиями.
Приверженность автора "Логико-философского трактата" теоретической строгости критик счет максималистской. В частности, чрезмерным, нереалистичным ему представлялось стремление к точному логическому выражению того, что на деле является смутным, не поддается точным определениям. Расценивая подобную установку как схоластическую, Рамсей усматривал в ней серьезную опасность для философии. Возможно, такие настроения были навеяны ему мыслями У.Джемса, который разъяснял, что теоретический подход к любому предмету строится на сверхупрощениях и потому чреват догматизмом, что наиболее ощутимо в области философии и религии. Такого рода аргументы, несомненно, произвели впечатление на Витгенштейна. Мотивы прагматизма и критики платонизма, "теоретизма" органично вошли в мышление философа, кстати, знавшего и ценившего работы Джемса.
Антиплатоновскую идею "языковой игры", в известной мере возрождавшую представления и практику софистов, Витгенштейн прорабатывал до конца своих дней, находя ей все новые и новые применения. В лекциях 1933-1935 гг., уже став, по сути, на новую точку зрения, он вводит принцип игр и активно применяет "игровой" подход к языку".
Своего рода "элементарным введением" в концепцию языковых игр можно считать методику развития данной темы в "Коричневой книге". Именно здесь Витгенштейн вводит свои хорошо известные примеры игр-коммуникаций , начиная с простейшей и шаг за шагом восходя к более сложным.
Действующие лица в игре (1) - строитель и его подручный; первый, используя лишь названия строительных элементов, выкрикивает команды: "плита", "куб" и др., что означает: "подай плиту", "принеси куб" и пр. Затем в игре (2) в коммуникацию вводится новый тип инструмента - числительные . Далее (3) добавляется такое средство коммуникации, как собственные имена (этот блок! та плита!). На следующей ступеньке (4) игра обретает слова и жесты, указывающие место , позже (5) в нее включаются вопросы и ответы (сколько блоков? - Десять).
Уже эти первые пять примеров позволили Витгенштейну дать контуры идеи в общем виде. Он пояснил: системы коммуникации (1-5) мы будем называть языковыми играми . При этом указывается, что их реальным аналогом могут быть простые языки примитивных племен или способы обучения детей их родному языку. На базе исходных простых воссоздаются все более сложные формы речевой практики. Игра (6) уже включает в себя варианты вопроса о названии предмета (или цвета, числа, направления и др.): что это такое?. В игре (7) фигурируют таблички , соотносящие знаки с рисунками предметов. В дальнейшем к этим практикам добавляются новые, игры усложняются. В целом их число было доведено здесь до 73, а идея и метод игр были представлены в действии.
Живой, работающий язык необычайно сложен, включает в себя как бы множество взаимосвязанных "игр". Выявляя их типы в естественном языке (или придумывая их искусственные аналоги), Витгенштейн как бы "сканирует" речевую практику, аналитически разграничивает ее компоненты, аспекты, уровни. Прежде всего он выделяет элементарные функции языка и варьирует их сочетания. Предполагается, что исходные речевые модели абстрагируются из естественного языка за счет его упрощения, возврата слов, фраз на ту реальную жизненную почву, где они обрели свои начальные значения. Над простейшими постепенно надстраиваются все новые, более сложные игры . Так воссоздается "лесенка" усложнений языка, моделируется нарастание его возможностей.
Языковые игры - своеобразный аналитический метод (совокупность приемов) прояснения языка, высвечивания его функций, работы. Он мыслится как поиск выходов из разного рода концептуальных тупиков, которыми изобилует философская традиция. Именно для этого Витгенштейн придумал свой принцип игр и наработал богатую практику его применения.
Метод рассмотрения вначале простейших, а затем усложненных форм коммуникации активно используется и развивается далее в "Философских исследованиях", где идея и методы игрового прояснения представлены, пожалуй, наиболее полно и многоаспектно. Что же касается предмета уяснения, то таковым здесь служит прежде всего широкий спектр запутанных философских проблем сознания .
Это - вопросы соотношения языка и мышления, интуитивного и дискурсивного, внешнего человеческого действия и внутреннего плана сознания, персонального (индивидуально-субъективного) и интерсубъективного в до вербальном и вербальном человеческом опыте.
На страницах главного из своих поздних трудов философ напряженно размышляет также о феноменах значения (смысла) языковых выражений, инвариантного и варьируемого, статичного и процессуального, выразимого и невыразимого в языке, о природе понимания, о человеческом "я" и "чужих сознаниях" (сознаниях других людей в отличие от моего собственного) и др.
Полна соображений о сути интересующей нас идеи и великолепных иллюстраций книга "Замечания по основаниям математики". Заслуживают внимания и мысли о языковых играх в последней работе Витгенштейна "О достоверности", в том числе толкование игр как форм жизни . Но, пожалуй, наиболее впечатляющ и поучителен сам витгенштейнов опыт виртуозного применения игровой методики при анализе концептуальных замешательств.
Совершенно особое место в этом опыте занимают игровые прояснения философских (и около философских) формул и слов, в которых скрыто множество смысловых оттенков и таится постоянная опасность сбиться в рассуждении, пойти по ложному пути.
Возможно, что идея элементарных "языковых игр" и постепенного восхождения от них к играм усложненным была подсказана Витгенштейну его дискуссиями в Кембридже с Пьетро Сраффа. В предисловии к "Философским исследованиям" автор признается: "Стимулирующему воздействию этой критики я обязан наиболее плодотворными идеями моей работы".
Прием "языковых игр", принципиально важный для "поздней" концепции Витгенштейна, весьма напоминает такой метод "спекулятивной антропологии". В самом деле, в раздумьях зрелого Витгенштейна то и дело высвечивается "антропологический" аспект: язык мыслится не как "извне" противостоящий миру его логический "двойник". Это - набор "форм жизни" или жизненных "игр". В нем постоянно что-то делается, причем это "что-то" укоренено в человеческой жизни. Автор неустанно напоминает читателю: "...Приказывать, спрашивать, рассказывать, болтать (вообще совершать все привычные действия языка - М.К.) - в той же мере часть нашей естественной истории, как ходьба, еда, питье, игра". Истоки тех или иных языковых игр философ тоже связывал с жизнедеятельностью воображаемых сообществ или племен.
Идея языковой игры предполагает, что язык - явление в принципе не статичное, что он - подобно исполнению музыки, сценическому действию, спортивным и иным играм - динамичен по самой своей природе, живет лишь в действии, деянии, в практике коммуникации. Витгенштейн подчеркивал: знаки как нечто "вещественное" - в звуковом, письменном, печатном виде - мертвы, но это не значит, что к ним, дабы вдохнуть в них жизнь, нужно добавить что-то принципиально иное по сравнению с материальным - нечто сугубо духовное . Это старое-престарое затруднение философ разрешает по-своему: жизнь знаку дает его применение! А таковое, понятно, предполагает реальную жизнь языка или языковую игру . Толкование значения знака как способа его употребления и принцип языковых игр - аспекты по сути единой позиции.
В основу понятия языковой игры положена аналогия между поведением людей в играх как таковых и в разных системах реального действия , в которые вплетен язык. Их подобие усматривается, в частности, в том, что и там и тут предполагается заранее выработанный комплекс правил , составляющих, скажем так, как бы "устав" игры. Этими правилами задаются возможные для той или иной игры (системы поведения или формы жизни) комбинации "ходов" или действий. Ведь игра без правил - не игра: резкое изменение правил способно парализовать игру. Вместе с тем правила определяют "логику" игры нежестко, предусматриваются вариации, творчество. Система действий, подчиненная жестким правилам, - это уже не игра.
Под языковыми играми понимаются модели (образцы, типы) работы языка, его варьируемых функций. Подобно всяким моделям, предназначенным для прояснения усложненного, непонятного, "языковые игры", выступают в концепции Витгенштейна, прежде всего как простейшие или упрощенные способы употребления языка, дающие ключ к пониманию более зрелых и нередко неузнаваемо видоизмененных случаев. "Языковые игры - это более простые способы употребления знаков, чем те, какими мы применяем знаки нашего в высшей степени сложного повседневного языка", - разъяснял Витгенштейн свою идею в лекциях студентам.
Понимание языковых игр как "простейших форм языка" сохранено в "Философских исследованиях" и последующих работах философа. Причем постоянно подчеркивается, что корневым формам языка присуща неразрывная связь с жизнедеятельностью: " Языковой игрой я буду называть также целое, состоящее из языка и действий, в которые он вплетен". "Игры представляют собой образцы речевой практики, единства мысли-слова-дела , а также обстоятельств , при которых все это вместе взятое осуществляется, "срабатывает". Для пояснения идеи языковой игры Витгенштейн иногда сравнивал ее с театральным спектаклем, где в одно целое объединены "сценическая площадка", "акты", "действия", "роли", конкретные "сцены", "слова", "жесты" ("ходы" в игре). Со временем философ все чаще стал характеризовать языковые игры как " формы жизни ".
Понятие языковой игры , подобно всем прочим в концепции позднего Витгенштейна, не принадлежит к числу четко очерченных, теоретически определенных. Его границы "размыты", однако это не поставишь философу в вину, - хотя бы потому, что в его задачу и не входило - это подчеркивалось многократно - создание какой бы то ни было теории - будь то теория языка, значений знаков или что-то еще.
Теории (или « что -концепции») вообще не представлялись теперь Витгенштейну сколько-нибудь эффективными для прояснения механизмов языка и овладения ими («знание- как» ). В отличие от первого периода творчества он больше не руководствуется идеалом точности, так как постиг, что в практике языка альтернатива "точное-неточное" делается весьма подвижной и относительной.
Иначе говоря, в разных видах практики, в разных ситуациях (контекстах) эти понятия обретают разный смысл - с ними играются как бы разные "деловые игры", а стало быть, и игры языковые. И при этом обнаруживается множество случаев, для которых особая точность (математическая, логическая, техническая, лингвистическая и пр.) не требуется вовсе и потому ее поиск становится неоправданным и смешным.
К понятиям, не предполагающим и не допускающим "точного определения", философ относит и понятие игры . Дело в том, что игры вообще, подобно множеству иных реалий, не обладают набором устойчивых типовых признаков, присущих каждой из них в отдельности, а стало быть, и всем играм, вместе взятым. Сходство между ними носит тот особый характер, который Витгенштейн называл "семейным сходством" .
С точки зрения соответствия речевым реалиям языковые игры можно толковать как локальные области или аспекты языка, как целостные языки более простого типа, чем сложный современный язык (скажем, как языки примитивных племен), или же, как практики обучения детей родному языку. Будучи упрощенными речевыми формами, языковые игры реально лежат в основе форм усложненных и потому служат удобной абстракцией, дающей ключ к их пониманию.
Кроме того, вчитываясь в тексты Витгенштейна, подмечаешь, что языковые игры нередко изобретаются искусственно, в порядке мысленного эксперимента. В этом случае они могут не иметь прямого реального аналога и служат лишь средством выявления и уяснения того, что в обычном языке присутствует в скрытом виде, невнятно. Впрочем, таково же по сути и назначение "игр", имеющих вполне реальные речевые аналоги.
Для каждой сколько-нибудь развитой речевой практики отыскиваются ее элементарные образцы . Затем - на этой основе - осуществляется постепенное мысленное воссоздание или "реконструкция" практик все более зрелых. И вот уже в поле внимания оказываются сколь угодно сложные типы игр , в том числе те, что связаны с применением искусственных языков.
Иначе говоря, в Языке различается как бы множество языков , выполняющих весьма разные функции. Когда ребенок или взрослый, поясняет Витгенштейн, учатся тому, что можно назвать специальными техническими языками - т.е. употреблению карт, диаграмм, описательной геометрии, химической символике и т.д., он учится новым языкам . При этом в текстах Витгенштейна постоянно имеется в виду логико-генетическая соподчиненность игр по принципу "первичное/вторичное" или "исходное/производное" и ее роль в концептуальных прояснениях очень важна.
Так для прояснения столь сложного понятия, как "бесконечное", вводится группа вымышленных, но в принципе возможных, правдоподобных языковых практик. Например, придумывается племя, способное считать до 10, затем племена, владеющие усложненным счетом, - скажем, до 159 и более. Наконец, мысленно конструируется сообщество, имеющее в своем распоряжении два способа исчисления - закрытый и открытый. Вторая, неограниченная, система счета связывается с операцией "и так далее". Именно эта операция и проясняет, по убеждению Витгенштейна, тайну рождения идеи бесконечного. Выявляя ее простой земной "росток", она позволяет мысленно "взрастить" его, проследить шаг за шагом возможные переходы от простых к более сложным случаям - вплоть до тех отвлеченных суждений о бесконечном в чистой математике и метафизике, что вызывают характерный эффект головокружения, чувство мистического. В такой реконструкции видится путь к преодолению философско-языковой иллюзии о необычайно трудном, непостижимом характере понятия бесконечного .
Прием языковых игр позволяет прояснить, что наше употребление слова "бесконечный" по сути, столь же незамысловато, как и слова "открытый", а представление, будто его значение "трансцендентно", навеяно неверным пониманием. В результате "бесконечное" обретает вполне земную основу: открытая система исчисления характеризуется тем, что "игра" идет с системой конструируемых числительных. Приведенный пример показывает, что метод языковых игр (в качестве проясняющей процедуры) включает в себя - наряду с другими моментами - и своего рода "заземление" абстракций, поиск их "корневой основы".
Цель таких "реконструкций" - аналитически-философская: прийти к ясному пониманию функций того или иного понятия, добиться верного соотнесения вербального и реального для разнообразных конкретных случаев. Процедуры прояснения нередко бывают, сложны, и степень их сложности определяется тем, насколько запутано понимание, как много помех нагромождено на пути к искомой ясности .
Фантазия Витгенштейна в изобретении самых невероятных языковых игр не знала пределов. Иногда он сам искренне смеялся: так нелепы с точки зрения реального языка были выдуманные им игры. Но при этом он все же постоянно действовал в рамках принципиально допустимого в языке (не противоречащего его природе), в поле тех возможностей , что в иных условиях, в иных культурах могли бы оказаться реалиями знаково-речевого поведения.
Языковые игры , в понимании Витгенштейна, бесконечно многообразны, причем это относится не только к возможным вариациям конкретных игр , но и к их видам и разновидностям. А это значит, что концептуально-речевые практики не подвластны сколько-нибудь четким классификациям, разграничениям. Для постижения идеи игры в философии позднего Витгенштейна важно не упускать это из вида.
Так в "Философских исследованиях" читаем: "Сколько же существует видов предложения? Скажем, утверждение, вопрос, повеление? - Имеется бесчисленное множество таких видов: бесконечное многообразие способов употребления всего того, что мы называем "знаками", "словами", "предложениями". И это многообразие не представляет собой чего-то устойчивого, раз и навсегда данного, наоборот, возникают новые типы языка, или, можно сказать, новые языковые игры, а другие устаревают и забываются. Приблизительную картину этого процесса способны дать нам изменения в математике" .
Языковые игры мыслятся как компоненты деятельности или формы жизни , притом не менее многообразные, чем сами жизненные практики . В разных ситуациях люди делают то или это, как правило, сочетая предметные и др. действия с речевыми. Им приходится "отдавать приказы или выполнять их, оценивать внешний вид объекта или его размеры, изготавливать предмет по его размерам, информировать о событии, выдвигать и проверять гипотезу, представлять результаты эксперимента в таблицах и диаграммах, сочинять рассказ и читать его, играть в театре, распевать хороводные песни, разгадывать загадки, острить, рассказывать забавные истории, решать арифметические задачи, переводить с одного языка на другой, просить, благодарить, проклинать, приветствовать, молить". Таков один из перечней возможных языковых игр, постоянно дополняемый в текстах Витгенштейна все новыми и новыми примерами.
Среди назначений идеи игры есть и такое: довести до сознания читателей необычайное многообразие инструментов языка (типов слов, предложений и др.) и способов их применения, расшатать укорененное в сознании за долгие века представление, будто язык всегда работает одинаково и служит одной и той же цели. Автор предупреждает читателя: "Не принимая во внимание многообразие языковых игр, ты, вероятно, будешь склонен задавать вопросы типа: "Что такое вопрос?" - является ли он констатацией моего незнания того-то или же констатацией моего желания, чтобы другой человек сообщил мне о...? Или же это описание моего состояния неуверенности? - А призыв "Помогите!" тоже такое описание? Подумай над тем, сколь различные вещи называются "описанием": описание положения тела в пространственных координатах, описание выражения лица, описание тактильных ощущений, описание настроения. Конечно, можно заменить обычную форму вопроса утверждением или описанием типа "Я хочу узнать..." или же "Я сомневаюсь, что..." - но от этого не сближаются друг с другом различные языковые игры...".
Витгенштейн проявлял бесконечную изобретательность в варьировании языковых игр. Скажем, человек во время прогулки рассказывает нам о каких-то случаях своей жизни. Это - определенная языковая игра. Но характер ее совершенно меняется, если к этому добавить, что все произошедшее с этим человеком было во сне. Ведь рассказ о сновидении - совсем иная языковая игра. Используется и такое изменение контекста: представляется, что фразы, произносимые в реальных ситуациях, звучат на театральной сцене, в спектакле. Понятно, что они приобретают совсем иной характер.
А вот еще один из многочисленных примеров: языковая игра доклада, сообщения. В обычных случаях она предполагает повествование о чем-то, передачу какой-то информации о тех или иных реалиях. Но игре можно дать и иной поворот, изменить ее смысл, при этом ничего не меняя порой в "фактуре" игры. Так одно и то же (вроде бы) сообщение способно служить информацией не только о предмете повествования, но и о повествующем человеке. Такое бывает, например, на экзамене, когда учитель выясняет, прежде всего знания ученика. Тут иначе акцентированы цель и средство. Целью такой игры становится добывание информации о человеке, рассказывающем или пишущем о чем-то. Сообщение же о предмете его повествования становится вторичным, подчинено основной задаче. Ведь вопрос, на который отвечает ученик, более или менее случаен и вполне может быть заменен другим вопросом. Важен уровень его знаний.
В жизни подобные повороты игры - дело довольно частое. Нетрудно представить себе разные ситуации, в которых важно не столько содержание сообщений, сколько способ их построения, эмоциональная выразительность, доходчивость рассказа (случаи показательного урока, пробной лекции, актерского мастерства и др.).
В языковых играх как мысленном экспериментировании, проигрывании речевых вариаций, отчетливо выступает та особенность рассматриваемого метода, что он позволяет искусственно придумывать неограниченное многообразие случаев, оттеняя любую нужную для исследователя сторону дела, в том числе улавливать нюансы ("тонкие оттенки поведения", как их называет Витгенштейн). Возможности свободных вариаций здесь столь же неограничены, как и при изобретении игр в собственном смысле слова. В этом еще одна черта сходства предлагаемых приемов речевого прояснения с играми. Далее, не только в играх как таковых, но и в играх языковых применяется множество условных "подстановок" - принятие одного за другое, приписывание людям или предметам самых разных ролей по условным правилам, изменение смысловой нагрузки форм поведения, жестов, фраз и т.д.
Ясное понимание дотоле смутного, запутанного, непонятного достигается многими способами. При этом проясняющие процедуры нередко довольно сложны. Степень их сложности определяется тем, насколько запутано понимание, как много нагромождено помех к ясному соотнесению вербального и реального в том или ином конкретном случае.
В ткани языка нелегко подметить, разглядеть и осмыслить разные типы его работы. Язык "переодевает", "вуалирует" мысли, не единожды повторял Витгенштейн, прибегая к образу одежд или шалей, скрывающих формы тела. "Одежды нашего языка все делают похожим , - вот почему нами не осознается поразительное разнообразие всех повседневных языковых игр" . Например, в речевом "облачении" стандартных слов "почему?", "потому что" внешне одинаково выглядят причина и основание, цель, мотив. В этом и многих других подобных случаях язык нивелирует различия "игр", как бы подталкивая к концептуальным или философско- грамматическим (Витгенштейн называл их и так), то есть категориальным ошибкам-подменам.
Внимательно отнестись к опасности "фундаментальных подмен одного другим (которыми полна вся философия", Витгенштейн призывал еще в "Логико-философском трактате" . Чувство этой опасности нисколько не притупилось и в дальнейшем, скорее наоборот: философ пришел к выводу, что число возможных концептуальных ловушек несчетно. В его поздних текстах приводятся все новые и новые тому подтверждения.
Умение различать, усматривать многообразие значений (функций) понятий дается нелегко, требует навыка, тренировки. Языковые игры выступают как метод концептуального прояснения : скрытое в статике языка выявляется в его действии, динамике. Игровыми приемами за внешне неподвижными "масками" слов, фраз открываются как бы живые лица с множеством выражений, гримас.
Прежде всего, и, пожалуй, более всего Витгенштейна занимали источники философских "сбоев", таящиеся в именной картине языка. С развенчания такой прочно утвердившейся картины (концепции) языка начинаются "Философские исследования". Это - одна из главных тем всего произведения.
Витгенштейн подчеркивал: нас то и дело запутывает, сбивает с толку впечатление, будто весь язык составлен из знаков-меток, соотнесенных с предметами. Не без скрытой иронии (характерная для него интонация в отношении предрассудков) Витгенштейн набросал эскиз именной картины языка. "Считается, что обучение языку состоит в наименовании предметов. То есть: форм, цветов, болевых ощущений, настроений, чисел и т.д. ... Именование в каком-то смысле напоминает прикрепление ярлыка к вещи . Это склонны считать подготовкой к употреблению слова. Но к чему это подготавливает?". И как бы сам собой напрашивается ответ: "Мы даем наименования вещам и тогда, беседуя, можем о них говорить, ссылаться на них". Словно в акте именования уже было заложено то, что мы делаем в дальнейшем. Как если бы все сводилось лишь к одному "говорению о вещах".
Витгенштейн разъяснял, что именное толкование языка ориентировано на предметные слова (типа человек, стул и др.) и отвлекается от слов типа: сегодня, нет, но, возможно и многого др. Чтобы продемонстрировать (выявить), сколь многообразны способы действия с фразами, словами , он советовал: "Подумай хотя бы об одних восклицаниях с их совершенно разными функциями. Воды! Прочь! Ой! На помощь! Прекрасно! Нет! Неужели ты все еще склонен называть эти слова "наименованиями предметов"?" .
Естественно, при этом не отрицалась важная роль функции обозначения (именования) вещей в процессе формирования и действия языка. "...Можно сказать, что именование вкупе с его коррелятом - указательным определением - является реальной языковой игрой. Это, по сути, означает: мы воспитаны, приучены спрашивать: "Как это называется?" - после чего следует название.
Существует и такая языковая игра: изобретать имя для чего-нибудь . А стало быть, и говорить: "Это называется..." - и затем употреблять это новое имя. (Так, например, дети дают имена своим куклам и потом говорят о них и с ними, подумай в этой связи, насколько своеобразно применение собственного имени человека, с помощью которого мы обращаемся к нему!" (там же). Одним словом, поясняется, что именование - вполне правомерная языковая игра, и даже не просто игра, а набор разных игр, неустранимых из языка. Отрицается другое - что это единственно возможная, базовая (исходная, предельная) и, более того, универсальная игра.
Не один, а множество раз проговаривается, иллюстрируется, внушается та истина, что именование уже предполагает владение языком , что оно может быть осуществлено лишь на базе уже имеющегося языка. Вот как это, к примеру, звучит у Витгенштейна: "...Указательное определение объясняет употребление - значение - слова, когда роль, которую это слово призвано играть в языке, в общем уже достаточно ясна... Можно сказать: о названии осмысленно спрашивает лишь тот, кто уже так или иначе знает, как к нему подступиться. ...Человек уже должен владеть языковой игрой, чтобы понять указательное определение...". Да и при этом возможно недопонимание, поскольку указательные определения довольно неопределенны: пояснение "Это - ..." может указывать на форму предмета, на его цвет, давать его собственное имя или обобщенное название и пр. Вот почему могут потребоваться уточняющие вопросы ("Ты имеешь в виду...?") - то есть уже предполагается владение языком, навыки языковых игр.
Иллюзия однотипно- именной природы любых речевых единиц прочно укоренена в характере индоевропейских языков, и потому соответствующее восприятие и толкование языка стало здесь прочной традицией. Возможно, в этом и не было бы беды, не дезориентируй оно, не веди к концептуальным сбоям, в частности, таким, что в конце XIX - начале XX вв. вызвали "кризис оснований математики" и доставили немало треволнений специалистам, в том числе наставникам Витгенштейна - Фреге и Расселу. Именно это, по-видимому, во многом определило причины столь серьезного внимания Витгенштейна к развенчанию традиционной именной модели языка, начатому еще в Трактате и развернутому фронтально в поздних работах.
Вслед за Расселом он никак не считал ее безобидной, напротив, пришел к заключению, что как раз на почве именной схемы языка возникли и постоянно воспроизводятся "туманные", философемы в стиле платонизма или реализма с их вечным поиском неких универсальных сущностей .
Витгенштейн пришел к выводу, что эта традиция опирается (одновременно закрепляя ее) на устойчивую и живучую, усваиваемую еще в детстве обыденную картину языка как именования предметов и рассуждения о них . А картины , укорененные в нашем сознании, внушаемые самим языком, в стихии которого мы живем, очень прочны: принимая их за самоочевидные, как бы "срастаешься" с ними, они обретают силу мифов. Вот почему так непросто отнестись к ним критично, отойти, дистанцироваться, усомниться в них. Еще труднее преодолеть эти картины, заменить их иными, даже если эти последние осознаются как более совершенные.
Обычно в нелегком процессе высвобождения из плена навязчивых идей (картин) участвует время, постепенно нарастающие суммарные перемены в схемах мышления, опыте осознания. Но свою лепту, возможно, вносят, в известной мере, и великие умы, гений философов.
Витгенштейн взял на себя мучительную и почти непосильную задачу: если не искоренить, то основательно расшатать именную модель языка и, судя по мировой философской, логической и лингвистической литературе наших дней, немало преуспел в этом. По крайней мере, большая часть специалистов постепенно приняла его довольно сложную и богатую функционально-игровую модель.
Однако философа всерьез беспокоила не просто переориентация профессионалов. Он пояснял, что пишет не для тех, кто публикуется в философских журналах. Его вела, насколько можно судить, и некая сверхзадача, замысел своего рода "культурной революции". Ему хотелось освободить от призраков языка не только философских экспертов (вылечить врачей), но и обычных здравомыслящих людей, приучить их обходить "капканы" языка или выпутываться из них. Кроме прочего он вынашивал и формировал новый образ дидактической философии, чем-то напоминающей античную софистику или беседы Сократа.
Как уже отмечалось, Витгенштейн не стремился получить какие-то оригинальные философские утверждения , которые можно сгруппировать в некое подобие теории. Смысл своих усилий он видел в другом - в демонстрации некоего "know how" - того, как выпутываться из концептуальных тупиков. Таковые рождаются, по его представлениям, вследствие подмен реального , конкретного мышления особым ирреальным рассуждением на философский (идеологический и т.п.) манер, в ходе которого фразы не совершают нормальной работы (подобно колесам, отвинтившимся от машины и вращающимся вхолостую).
Всевозможные "призраки языка" издавна привлекли внимание философов, стимулировали их работу "очищения" разума, п ереросшую в XX столетии, притом во многом усилиями Витгенштейна, в "критику" - "прояснение" - языка или речевого разумения . Впрочем, и сами философы разных веков внесли немалую лепту в порождение концептуальных "химер", вынуждая своих собратьев по ремеслу, в том числе Витгенштейна, тратить затем неимоверные усилия на их преодоление.
Разнообразные упражнения, примеры, пояснения Витгенштейна, предусматривают особую тренировку концептуального рассуждения, формирование своего рода иммунитета против "заморочек" языка.
Философские идеи Людвига Витгенштейна. - М., 1996. - 169 с.
Витгенштейн Л. Философские работы, тт. 12. М., 1994
Другие похожие работы, которые могут вас заинтересовать.вшм> |
|||
| 7435. | ЛИНГВИСТИЧЕСКИЕ ОСОБЕННОСТИ ЯЗЫКОВОЙ ИГРЫ В РЕЧИ СИЛЬНОЙ ЯЗЫКОВОЙ ЛИЧНОСТИ | 87.51 KB | |
| Выявить основные средства и приемы языковой игры, используемые в речи сильной языковой личности; охарактеризовать слабую, усредненную и сильную языковую личность; определить основные критерии и свойства, типы и способы языковой игры; изучить основные функции языковой игры... | |||
| 19192. | Развитие интереса подростков к классической музыке и игре на классической гитаре во внеклассной работе | 187.29 KB | |
| В подростковом возрасте у старшеклассника происходит социальное созревание личности, формируется отношение к себе как к члену общества. Ведущей ролью в подростковом период играет социально-значимая деятельность, в которую подросток может включится, обучившись основам, а возможно и виртуозности в игре на гитаре. | |||
| 20115. | Состояние языковой способности у детей с ОНР | 25.81 KB | |
| Нарушение речи – достаточно распространенное явление не только среди детей, но и среди взрослых. Причины возникновения этих нарушений и их виды весьма разнообразны. Наиболее сложными из них являются органические нарушения, в частности, общее недоразвитие речи, осложненное стертой формой дизартрии. У таких детей присутствуют не только в той или иной степени нарушения звукопроизношения, лексики, грамматики, фонематических процессов, но и мелодико-интонационные расстройства, обусловленные парезами мышц языка | |||
| 11221. | О проблемах формирования языковой личности учителя | 3.98 KB | |
| В то же время усилилась сфера международной активности Татарстана появилась устойчивая потребность в хорошем знании одного из европейских языков английского французского или немецкого. Мы считаем что национально-региональная система образования в России должна обеспечивать: формирование осмысленного уклада жизни и деятельности людей в определенном... | |||
| 15154. | МОРФОЛОГИЧЕСКИЕ СРЕДСТВА СОЗДАНИЯ ЯЗЫКОВОЙ ЭКСПРЕССИИ В ПОЭТИЧЕСКИХ ТЕКСТАХ | 48.71 KB | |
| Формы числа имени существительного как средство создания экспрессивности. Имена прилагательные как средство создания экспрессивности в поэтических текстах. Местоимение как средство создания экспрессивности. Глагол и его особые формы как средство создания экспрессивности. | |||
| 11441. | АКСИОЛОГИЯ ТЕЛА ЧЕЛОВЕКА В РУССКОЙ ЯЗЫКОВОЙ КАРТИНЕ МИРА И РУССКОЙ ЛИНГВОКУЛЬТУРЕ | 107.98 KB | |
| Мир в котором живет современный человек определяется как глобальный характер общества все в большей мере определяется потреблением информации а культура такого общества становится массовой. Тело как своеобразный социокультурный феномен пронизывает доминантные информационные ресурсы дискурс рекламы моды и массмедиа. Как отмечают теоретики концептологии относительно нового направления лингвокультурологических исследований Ю. понятие концепт отражает все представления существующие в сознании носителей языка о какомлибо... | |||
| 14364. | УСТОЙЧИВЫЙ НАЦИОНАЛЬНО-СЛОВЕСНЫЙ ОБРАЗ (УНСО) КАК КОМПОНЕНТ НАЦИОНАЛЬНО-ЯЗЫКОВОЙ КАРТИНЫ МИРА (НА МАТЕРИАЛЕ РУССКОГО И НОВОГРЕЧЕСКОГО ЯЗЫКОВ) | 53.27 KB | |
| Проблема языка и культуры в лингвокультурологии. Проблема соотношения языка и культуры касается самого развития науки о языке которая теперь не замыкается в рамках собственно языковой структуры и требует досконального рассмотрения экстралингвистических факторов порождая антропологическую лингвистику когнитивную лингвистику психолингвистику социолингвистику этнолингвистику лингвокультурологию и другие отрасли. Усиление в настоящее время... | |||
| 954. | Философии и религии | 37.22 KB | |
| Понятие и сущность религии. Философии и религии. Проблема взаимоотношений философии и религии. Взаимосвязь религии и философии как сфер духовной жизни человека Стремление человека к познанию Вселенной общества самого себя отдельных явлений и процессов в окружающем мире неиссякаемо и вечно. | |||
| 2302. | История философии | 1.46 MB | |
| Если для нас космос это чтото бесконечное то древние греки считали что космос это замкнутая ограниченная сфера это сфера красоты гармонии и порядка. То есть основными вопросами античной философии являются вопросы онтологии: в чём заключается бытие как таковое что является первоначалом всего что есть 3 Рационализм от греческого рацио что означает разум. Греческая философия даёт приоритет разуму и говорит что только с помощью разума можно постичь сущность бытия и познать первоначало. Он утверждал что основой... | |||
| 13212. | Первоначало в Философии Платона | 16.6 KB | |
| Платон это выдающийся деятель мировой культуры. Несмотря на то, что период жизни этого человека, ученого, писателя, пришелся на незапамятную старину, - но до сих пор и во веки веков его наследие будет достоянием всего человечества. Платон, абсолютно по праву считается одним из отцов-основателей философии, науки и системы образования. | |||
Философия постмодерна.
Постмодернизм (философия постмодерна, постмодернистская философия) – крайне размытое и противоречивое понятие, которое начиная с 80-х годов ХХ века закрепилось за современным типом философствования. Главная особенность этого типа философствования заключается в стремлении дистанцироваться как от классической традиции, так и от предшествующих ему неклассических философских течений. Постмодерн провозглашает программные «отказы» от метафизики, от мета-нарративов, от классических концепций знака, субъекта и коммуникации. В содержательном плане он фактически неотделим от такого течения как постструктурализм, поскольку именно последний дает ему идейно-философскую основу. Собственно, значительное количество авторов постструктуралистов, чьи работы сыграли ключевую роль в становлении постмодернизма, сами себя постмодернистами не считали. В то же время в постмодернизме есть явная тенденция к смещению акцентов постструтуралистской проблематики.
Рамкой, по которой легко узнаваем постмодернизм, является мышление с приставкой «пост-», т.е. попытка мыслить человека и мир «после» классики, метафизики, истории, привычных смысловых и ценностных приоритетов. Будучи одновременно пост-философией, постмодернизм выводит себя за рамки дихотомий субъекта и объекта, мужского и женского, центра и периферии, внутреннего и внешнего. Но главным образом он стремится исключить себя из единой линии истории. Если прежние эпохи объявляли себя «современностью» (впервые термин модерн в философии используется уже в Возрождение), то постмодерн – это пост-современность, т.е. отказ видеть в современности «наступившее будущее» или «начало проекта будущего». Постмодерн отказывается от любых больших социальных и исторических проектов.
Постмодернизм очень часто заявляет себя не как философское течение, а как выражение духа современной эпохи – постмодерна. В этом смысле порой очень сложно отделить постмодернистскую философию от других теорий, поэтому постмодернизм является одновременно тенденцией, захватывающей все пространство гуманитарных дисциплин. Эту ситуацию можно проиллюстрировать следующим примером: к концу ХХ – началу ХХI веков очень сложно понять, что именно считать постмодернизмом: деятельность современных медиа, теорию, объясняющую эти медиа и эффекты их деятельности или те представления и концепции, по которым была организована сама практика этих медиа? В результате культурной диффузии от взаимного влияния разных сфер жизни общества часто все три компонента оказываются связаны с постмодернистским способом мышления.
Несмотря на отказ от традиций, постмодернизм по своему генезису восходит к неклассике. Весомую роль в становлении критического дискурса постмодернизма сыграли критика метафизики и эссенциализма (начиная от Ницше и Кьеркегора), психоанализ и все течения ХХ века, имеющие непосредственное отношение к так называемому «лингвистическому повороту» (это структурализм, постструктурализм, философия диалога, теория языковых игр, семиотика и др.). На некоторых представителей постмодерна также оказали большое влияние феноменология, неомарксизм и критика идеологии, прагматизм. Обращаясь к истокам столь сложного явления как постмодерн, следует заметить, что вопрос о том, какие причины сыграли более важную роль в появлении постмодернизма – социально-экономические (и опосредованные ими психологические) или идейно-теоретические – требует специального исследования. Здесь же мы лишь укажем наиболее часто выделяемые причины из обеих групп.
Идейно-теоретические предпосылки зарождения постмодернизма.
Итак, что касается идейно-теоретических предпосылок для возникновения постмодернизма, то здесь необходимо выделить несколько концепций.
Структурный психоанализ Жака Лакана.
Лакан является едва ли не одним из самых цитируемых авторов, особенно у ранних постмодернистов (и еще чаще встречаются его идеи без ссылки у постструктуралистов). Главной причиной подобной популярности является то, что в своей версии психоанализа Лакан сумел соединить идею бессознательного с проблемным полем языка и гегелевской негативной концепцией субъекта (в интерпретации Кожева). Итогом такого синтеза стал радикальный пересмотр классических концепций знака и целостного субъекта. Согласно Лакану, человеческое бессознательное является продуктом, который возникает при вторжении языка в психическое пространство индивида. Поэтому один из ключевых тезисов его концепции: «Бессознательное структурировано как язык». Для Лакана этот тезис означает, что язык поддерживает бессознательное, т.е. оно проговаривается, однако он всегда настаивал на подобии, а не тождестве. В рамках постмодернизма эта тонкость зачастую утрачена, и поэтому нередко утверждается, что язык и есть бессознательное, т.е. говорит, по сути, не человек, а язык сказывает себя через индивида. Лакану также принадлежит идея о том, что в знаке означающее ничем не связано с означаемым, более того, в повседневной речи означающие отсылают нас только к другим означающим, а не к вещам. Сама же реальность – это символическая конструкция, буквально список всего того, что мы можем назвать и распознать. Эта концепция, получившая название «плавающего означающего» также была взята на вооружение постмодернизмом для дальнейшей критики теории знака. В структурном психоанализе особое значение имеет категория «субъект». Субъект лакановского психоанализа – это не столько личность, сколько просто позиция в речи, которую занимает говорящий. Или другими словами «субъект является эффектом, производимым на него речью ». Поэтому лаканисты практически не используют понятия «личность», «индивидуальность», и даже аналитически сконструированный термин субъект превращается в «субъект перечеркнутый». В постмодернизме эта теория была преобразована в концепцию дивида, т.е. децентрированного субъекта, который во многом зависит от движущих им внеличностных процессов (таких как язык, влечения бессознательного и т.д.).
Теоретический антигуманизм Альтюссера.
Суть антигуманизма Альтюссера легко раскрывается в известном выражении Маркса: «человек – это ансамбль общественных отношений ». Альтюссер считал, что если человек является по своей сущности процессом, который складывается из множества компонентов и связей, то тогда совершенно неверно использовать его в качестве исходного пункта какой бы то ни было теории. Иными словами, человек – это уже конструкция, результат теоретической рефлексии, поэтому он не может быть ни элементом системы (элемент прост), ни объяснительным принципом (объяснение – это редукция к простому). В каком-то смысле эта концепция подкрепляла теорию расщепленного субъекта Лакана. Поэтому, несмотря на самые разные вариации этих идей, в постмодерне довольно устойчиво присутствует представление о том, что многие процессы как индивидуального, так и массового характера происходят независимо от сознания или воли индивида. Во многом благодаря работам Альтюссера в круг тех сил, что влияют поверх индивида, неизменно включаются язык, идеология и те области культуры, которые связаны со сферой общественных отношений и бессознательных проявлений (главным образом сексуального характера). Значимость этой концепции для постмодернистов легко понять, если вспомнить, что в их программу входит борьба с классической моделью субъекта – субъекта как автономного, деятельного индивида тождественного своему сознанию.
Теория языковых игр Витгенштейна.
Среди множества философских работ, относящихся к «лингвистическому повороту» философии ХХ века, «Философские исследования» Людвига Витгенштейна занимают особое место в формировании предпосылок постмодернизма. В этой поздней работе он предложил концепцию, описывающую язык как систему конвенциональных правил, в которых участвует сам говорящий. Она получила свое воплощение в понятии «языковая игра». Это понятие очень важно для постмодерна, поскольку утверждает, что «значение слова – это его употребление », тем самым открывая возможность для плюрализма смыслов. Концепция языковой игры подразумевает отказ от поиска идеальной логической структуры языка или создания безупречных правил пользования им.
Таким образом, поздний Витгенштейн и его последователи перешли к анализу языка в его реальном употреблении. Одним из следствий трансформации подхода к языку стала совсем иная картина мира. В такой картине мира коммуникация неотделима от ее последствий, в то же время языковая реальность становится единственно доступной для нас. Иными словами, нет иной реальности, кроме совокупности языковых игр. Витгенштейн в понятии «языковая игра» стремился подчеркнуть, язык не просто динамичен, он и есть часть жизненного опыта. То есть неверно мыслить жизнь и язык отдельно, напротив, пользоваться языком – это и есть форма жизни.
Стоит заметить также, что неслучаен и выбор слова «игра». В основе понятия «языковая игра» лежит аналогия между поведением людей в играх и в конкретных ситуациях речевой коммуникации. В обоих случаях есть некоторые правила, задающие возможности для тех или иных действий (например, «ходов» в шахматах). Как только эти правила нарушаются, исчезает и сама игра. То же самое происходит в коммуникации. Вместе с тем, коммуникация как и игры не всегда подразумевают жесткие или четко проговоренные правила, напротив, часто в них есть элементы творчества, догадки, понимания через подражание. Таким образом, в современной философии анализ контекста становится одной из важнейших задач.
Все это привело к тому, что в современной философии чаще используют не понятие языка или речи, а понятие «дискурс». Дискурс обозначает форму выражения содержаний сознания через артикуляцию в речи, причем эта форма почти целиком определяется доминирующим в той или иной социокультурной традиции типом мировоззрения. Дискурс – это род устойчивой языковой игры, с помощью которой поддерживается коммуникация значительного количества людей (например, дискурс науки или экологический дискурс). Одной из главных особенностей дискурсивного анализа является попытка междициплинарного подхода, совмещающего философию языка с психолингвистикой, социологией знания и данными антропологии.
Постмодернисты в дальнейшем не только усилили тезис о произвольности значения и чисто языковом характере человеческой реальности, но и стремились развивать игровую аналогию для самых разных сфер и явлений культуры.
Деконструкция Деррида.
Деконструкция – это термин философии Жака Деррида, который одновременно означает «метод» анализа текстов и само направление постмодернистского критицизма, связанное с этим «методом». Сам философ, впрочем, отрицал, что это метод, однако именно в таком качестве он был воспринят рядом мыслителей (в т.ч. Йельской школой литературной критики в США). При этом Деррида не формулирует принципы или приемы деконструкции, а его ученики говорят о том, что данную концепцию нельзя ни кратко изложить, ни объяснить через круг положений.
Несмотря на эти почти эзотерические сложности, сам термин деконструкция несет в себе определенный смысл – это членение слов или механизмов на части с возможностью последующего монтажа в нечто иное. Поэтому можно сказать, что главной идеей деконструкции становится не создание смысла (как в герменевтике), а скорее постоянная поддержка возможности движения, сдвига значений. Иногда в деконструкции видят радикализацию деструкции западноевропейской метафизики, предпринятой Хайдеггером. Деррида стремился показать, что для понятия бытия невозможна никакая содержательная экспликация.
В основе деконструктивного анализа лежит несколько ключевых для Деррида представлений. Первое, наиболее характерное для постмодерна, выражено в известной его фразе «Нет ничего вне текста ». Эта идея суммирует в себе критику основополагающих понятий классической рациональности, так как «присутствие», «тождество», «истина», которые обычно представляются как самостоятельные и самовозникающие сущности. Такое представление Деррида назвал логоцентризмом, который, по его мнению, должен быть превзойден современной философией. Вместо этого он заявляет, что в реальности мы видим только следы, за которыми возможно и не стоят никакие сущности. Поэтому для Деррида рациональность в культуре в полном смысле не существует, а лишь случается, поддерживается усилием разума, находящегося в постоянной борьбе с вне-рациональным, т.е. тем, что еще не стало текстом. Другими словами, он делит мир на мир бытия как присутствия и мир человеческого существования, где последний – это мир исчезающего бытия, стирающихся следов присутствия человека.
Поскольку мир человеческого существования зыбок, то задача деконструкции – изобретать будущее. Деррида подчеркивал, что пафос деконструкции – это «игра текста против смысла », которая позволяет осмыслить метафорические истоки философских понятий. Такое понимание, по мнению Цветана Тодорова, позволяет перенести интерес исследователя с познания неизвестного на непознаваемое. Деконструктивное чтение текста, поэтому, предполагает не выстраивание сюжета, последовательной каузальной логики событий, а, напротив, разрыв причин и следствий, концентрацию на уникальности события.
Подобная идеология чтения текстов оказала большое влияние на последующие постмодернистские школы, т.к. многими была ассоциирована с постмодернистским мироощущением. Среди таковых, помимо Йельской школы, можно указать также «левый деконструктивизм» (Фредерик Джеймисон, Фрэнк Лентриккия), «феминистскую критику» (Юлия Кристева, Элен Сиксу, Люс Иригарай), «герменевтический деконструктивизм» (Уильям Спейнос).
Генеалогия Ницше.
Фридрих Ницше для постструктурализма и постмодерна является одной из главных фигур, в которой они черпают вдохновение. Он не создал целостного учения, но зато показал различные стратегии критики классического наследия метафизики от Сократа до Просвещения. Среди разных его идей и периодов следует выделить один элемент, касающийся истории.
Ницше в своей «генеалогии морали», по сути, не просто предпринял критическую оценку религиозно-моральных понятий, но и создал новый метод анализа истории и культуры. Согласно Ницше, у истории нет никаких законов, она полна случайностей, а истоки развития редко носят универсальный характер. Хотя у самого Ницше есть тенденция объяснять едва ли не все моральные нормы идеей «ресентимента» (ressentiment, «затаенная обида»), впоследствии ряд исследователей (Вебер, Фуко) расширили горизонт генеалогии, избавив ее от жесткой причинности.
Таким образом, генеалогия как метод исторического исследования может выступать в качестве критики классической метафизики: для нее существуют только исторические факты, но они не являются звеньями единого процесса или какой-то всеобщей логики. Генеалогия не отказывается от истории или изучения генезиса, но она отрицает существование у истории цели и первоистока. В силу этого генеалогия разворачивается как историческая герменевтика, для которой понимание факта тесно связано с пониманием конкретного исторического контекста. Отсюда внимание к мелочам: теперь историк изучает не столько страны, народы или общественные институты, сколько элементы быта и языка. Так, например, в последние 30 лет появляются «История зеркала», «История флирта» «История мороженного», «Всемирная история курения», «Краткая история туалета» и множество других подобных исследований. Особенность этих исследований не столько в реконструкции быта изучаемой эпохи (эта идея возникла уже в Школе Анналов), сколько в реконструкции дискурса, т.е. того как устроена речь о тех или иных вещах в эту эпоху. Или, как это формулирует Фуко, «археология знания» изучает сложную динамику взаимодействия власти и знания с телами.
К этим концепциям также следует добавить еще один фактор – литературную традицию эссеистики , сложившуюся во Франции, а затем распространившуюся в Европе и мире. Эта традиция оказала большое влияние на формирование стилистического облика постмодерна, который отказывается от устойчивых жанров и форм, в т.ч. от формы философского трактата. Во Франции еще с эпохи Просвещения философские идеи принято выражать не только в философских трудах, но и в литературных произведениях (например, роман воспитания у Руссо, или произведения де Сада), кратких афоризмах и максимах (Монтескье, Ларошфуко, Паскаль), экспериментальных формах (поэзия Малларме, манифесты сюрреалистов и т.п.). Уже на рубеже XIX-XX века влияние этой традиции было очень сильно в философии: Ницше писал афоризмы и стихи, Бергсон получил Нобелевскую премию по литературе за стиль «Творческой эволюции), экзистенциалисты сосредоточились на романах и драматургии. Явный философский подтекст выделяют в творчестве Кафки, Пруста, Джойса, представителей нового романа и многих других авторов. Во второй половине ХХ века тяга к свободной форме, к экспериментам с формой и содержанием текста, сопровождавшиеся отказом от строгой системы, еще в большей степени усилились, что во многом сформировало стилистические особенности постмодернизма.
